Избранное. Том первый

– Тонем? Так, – он поднял голову, кивнул и снова упёрся лбом в расчерченную столешницу.

– Да проснись, соня! На тот свет захотелось?

– На тот... ну да, – туго соображая, пробормотал Ремез, но вода налилась за голенище, и он заполошно вскочил.

Дом качался. Дом плыл куда-то... Через порог перехлёстывала вода, в ней плавали веник, пимы, берёзовые поленья, с вечера лежавшие подле печки.

Домна поджала озябшие ноги, беспечно рассмеялась:

– Дом качает... Аль меня качает? Вроде не сплю.

– Спи, да Ноев потоп не проспи, – Ремез открыл створку – кругом море, ни берегов, ни города.

Дом плыл. Впереди и позади плыли суда и дома, амбары, стаи, и – совсем рядом – чья-то, не Домнина, – баня.

– Несёт нас. Иртыш из берегов вышел.

– Вот диво! С чего он разгулялся?

– Снега в горах тают. Все реки и ручьи – сюда...

– Куды плывём-то?

– На край света.

– С тобой и туда согласна... – радовалась Домна, будто и не было беды вокруг и не её дом качался на иртышских волнах. – А ну-ка! – она сбросила с себя сарафан, сорвала сподницу и, белотелая, статная, шагнула к окну. – Сдвинься, Сёмушка! Ожгу!

– Ведьма! – закрыв глаза, пробормотал Ремез, которому по душе пришлась Домнина бесшабашность.

– Ага, ведьма, – не обижаясь, кивнула Домна и выскользнула в окно.

Плыла, хохотала, чёртова белорыбица! Дом кружило в мутном безбрежье, тащило вниз, к океану, но страха изограф не испытывал, лишь детское любопытство, восторг перед разыгравшейся стихией. Мутное небо и мутный Иртыш слились где-то, за невидимой чертою, настал давно обещанный писанием конец света, но странный какой-то, пахнущий сыростью и воском горящих с ночи свечей. Под окном рыбы играли, ликовали, хватая их, чайки плескались, взвизгивала шалая, бесстрашная баба.

Странный, странный, совсем не библейский потоп! Ни птиц, ни зверей в ковчеге. Одна лишь кошка на верхнем голбце.

Скрипят половицы, хлопает сенная дверь, хлюпает за стеною Иртыш... А может, все воды мира, слившись с ним, заглотили землю, привычную, близкую. Лишь только теперь осознал Ремез, как любит её и как страшится её потерять. Не свинцовости этой боится, не гибели, не одиночества, а того, что земля, казавшаяся вечной твердыней, вдруг возьмёт и исчезнет. Она уживалась с водой, как и положено сёстрам. Ежели засуха – звала, и вода откликалась и поила её через расписной рожок радуги животворною влагой; земля оживала и вновь цвела, и жили бок о бок, ладили.

Что же случилось? Кто обозлил сестру родную? Чья-то недобрая молва или чёрная ревность притупили их чувства? Ну да, земля красива, но рядом с водою она ещё краше. Сама ж вода без земли дурнушка, которая никому не нужна, потому что сгубила сестру, и всё живое на ней сгубила... Что вода без земли?.. И земля без сестры засохнет.

Ремез высунулся, выпал в окно. Там плескалась и хохотала Домна, полная сил и бесстрашия перед всеми стихиями мира. Большое гибкое тело белело в воде, а голос звал, и глаза звали: «Иди ко мне, любимый! Иди же!».

«Сгубила! Стало, и Фимушка сгинула? И сыновья, и внуки?» – Ремез, минуя Домну, саженками заотмахивал к еле видному берегу. Левую, зашибленную о косяк ногу, свело судорогой, потом и правую, а дом уплывал. Больно и стыдно стало за свою невольную слабость.

«Спаситель! – бранил он себя, мял занемевшие икры, но через голенища сапог боли не чувствовал. – Тля бескрылая! Сам сгину без толку!»

Ноги, налившись тяжестью, стали чужими и, не подчинялись воле его, тянули на дно: «Опущусь... там разомну!».

Выхаркав из себя воду, всей грудью вдохнул воздуху, и глотку тотчас забила тучей клубившаяся мошкара.

– Тьфу пакость! – он прокашлялся, наглотавшись мутной, сорной воды. – А-ап! А-ап!

Теперь и руки неметь начали, и он испугался.

А дом уплывал, но в полусажени вынырнула Домна, и, подхватив его своей прохладной сильной рукой, повлекла по течению.

Створка, через которую они выбрались, была на другой стороне. И дверь там же. А Ремез изнемогал.

– Обними за ноги... держись! – кулаком выбив в ближнем окне слюдяную вставку, Домна рванула на себя наружную раму, потом и внутреннюю, – вся исцарапалась, но боли не чувствовала.

– Держись, Сёмушка! Держи-ись!

Она полезла в проём, но вдруг попросила:

– Не гляди, Сёмушка!

Ремез отпустил её ноги.

– Ле-езь! – нащупав решётку отдушины, протиснул в неё ладонь. – Теперь сам... сам удержусь.

Домна медленно, точно потеряла все силы, вползла внутрь. Тело её увяло, обессочилось, словно сила, только что в ней игравшая, перелилась в Ремеза. И верно: руки и ноги, отказавшие на плаву, вдруг стали ему послушны, он протолкнул Домну в проём, и сам легко перемахнул через подоконник.

Ветер унялся, дом ровно плыл, и вода в избе спала. Давно ли волны ходили? Давно ли небо, грозясь, сулило конец света? Солнце выглянуло, благодатное солнце и, тесня тучи, пошло привычным своим путём. Люди, в ожидании беды затаённо молчавшие, наполнили тишину голосами.

– Данила, эй, кум! Ты чем свинью выловил? – кричал мужик, до пояса голый, закинувший с крыльца избушки своей уду.

– Сетью.

А Домна сидела на мокром полу, подогнув ноги, побелевшими водила глазами. Из прикуса на губе сочилась кровь.