Избранное. Том второй

— А! — радостно вскричал он, забыв про осторожность. — Когда пришли? — Он поздоровался с гостями, и его громовой голос разнесся вокруг, но мать толкнула его в бок, и он сразу притих. — Ух, до чего ж я разоспался, — сказал он уже вполголоса.

— Иди и досыпай! — нетерпеливо подтолкнула его мать.

— Выспался я! — сердито ответил он.

— Грозю! — строго окликнул отец.

Грозю с мольбой посмотрел на отца.

— Не хочу я спать, — сказал он тихо, но настойчиво.

Отец и мать знали, как упрям младший сын, и понимали, что сейчас он ни за что не уляжется, но им не хотелось, чтобы он присутствовал при разговоре. Кто знает — Димитр и Гочо могут рассказать такое, что совсем сведут парня с ума, а он и так все время жалуется, что родители берегут его как несмышленыша…

Грозю был младшим сыном в семье Гатевых. Кровь играла в нем. Он то и дело пробирался к дороге над селом и наблюдал за движением турецких обозов, за турецкими беженцами, озлобленными и ослепленными ненавистью к болгарам. Многие из беженцев были вооружены. Вечером они, оцепив охраной свои лагеря, рыскали по полям, крали все, что попадалось на глаза, резали скот и вламывались в болгарские дома. Говорили, что в соседних деревнях убито несколько мужиков и парней. Старики Гатевы душой болели за своего младшенького и старались уберечь его от всех опасностей. Но у него были свои друзья, и он ухитрялся выскальзывать из-под опеки родителей.

— Мы и вас подняли с постели, — сказал Гочо.

— Кому сейчас спится, сынок! — устало и грустно сказала мать. — Да разве можно спокойно лечь, когда не знаешь, что станет с тобой через минуту.

— А что может статься! — твердо и решительно заявил Димитр, пытаясь успокоить родителей. — Ничего не будет. Придут братушки и на том дело кончится…

— Твоими бы устами да мед пить, сынок! — истово перекрестилась мать и, показав головой на дверь в дом, сказала: — Вы, верно, проголодались… Пойдем перекусим…

Все вошли в низкую, просторную комнату с глиняным полом. По правую сторону темнел угасший очаг. Из широкого дымохода свисала железная цепь с крюком на конце. Старуха зажгла длинную сосновую лучину и поставила ее в угол очага. У противоположной стены под небольшим окошком виднелся домотканый шерстяной коврик, брошенный прямо на глиняный пол, и тонкий рваный половик, сотканный из лоскутных полосок и пеньки. Мать проворно выдвинула круглый низкий столик и разложила на нем несколько головок свежего чесноку, сухой кукурузный каравай с потрескавшейся корочкой, зеленый лук и миску с вареной, ничем не заправленной фасолью. Димитр развязал свою котомку, порылся в ней и вынул связку сухой копченой колбасы. Придвинув трехногую табуретку, он положил колбасу на столик, но мать тут же взяла связку и, повесив ее на крюк рядом с котелками, сердито сказала:

— Ноне пост… Вот как отговеемся, тогда…

— И чтоб таких фармазонских выходок в моем доме не было! — сурово поддержал жену отец. — Надо блюсти христианский порядок и закон, я так живу и вы должны так жить…

— А за что нас бог наказывает? — убежденно заметила мать.

— Пять веков говеем и все же… — пробормотал Димитр, но старики промолчали, очевидно не расслышав.

Димитр и Гочо, лукаво переглянувшись, чуть заметно усмехнулись и склонились над столиком. Проголодавшись, они ели долго и с наслаждением. Отец с матерью сидели в стороне, задумчивые, молчаливые. На краю коврика примостился Грозю и не сводил глаз со старших братьев. Он никогда не был в Чирпане, где те работали, но не раз слышал их рассказы о распрях среди ремесленников, о борьбе между хозяевами и подмастерьями, о знающих людях, учителях, которые проповедуют бунт против турецкого царства и держатся с братьями на равной ноге. На братьев он смотрел как на выходцев из другого мира, не раз просился к ним, но отец с матерью каждый раз говорили, что надо немного потерпеть, что он еще маленький, совсем зеленый, и не годится для такого города…

В соседней комнате заплакал ребенок. Послышался скрип колыбели, успокаивающий шепот, и все снова смолкло. Но немного погодя, когда гости отужинали, на пороге показалась сноха — жена Гатю. Это была высокая, статная женщина с длинными, толстыми косами до пояса. Ее смуглое лицо осунулось от тревог и бессонных ночей. С тех пор как мужа взяли на извоз, она держалась хмуро и неприязненно. Она считала, что в такую дальнюю и опасную дорогу мог бы отправиться свекор, да и он сам хотел поехать за сына, но Гатю не согласился. Снохе же казалось, что свекор предложил себя лишь для виду, а ему надо было настоять на своем.