Избранное. В 2 т. Т. 2

Не успел он сесть в поезд, как его с новой силой охватила здоровая радость жизни, которой он не знал много лет: радость оттого, что позади остался вечно залитый солнцем, далекий от всякой жизни голливудский ад, оттого, что он едет в Нью-Йорк и будет на четыре тысячи восемьсот километров ближе к своей цели, к Европе. Как в прежнее время, он снова обрел бодрящее чувство внутренней силы.

По приезде в Нью-Йорк Михаэль в первый же вечер навестил старого знакомого, тоже европейца. После ужина он прошел в соседнюю комнату и сквозь закрытое окно поглядел на светящуюся ночь. Через минуту вошел хозяин и удивленно спросил:

— В чем дело? Почему ты здесь стоишь?

Михаэль пять лет подряд прожил в Голливуде, где не бывает зимы, и пять лет не видел ни одной снежинки. Не отрывая от окна завороженного взгляда, он ответил:

— Снег идет.

Ему казалось, что он снова догнал жизнь. И словно слезливый мальчишка, он проглотил комок в горле, глядя, как медленно, чуть косо, бесшумно плывут светящиеся хлопья вниз, на многолюдные, оживленные улицы.

За все пять военных лет в Нью-Йорке совсем не строили жилых домов, а население к концу войны увеличилось на сотни тысяч вновь прибывших. Найти квартиру можно было только по счастливому случаю. Множество бездомных видело единственное спасение в смерти одиноких людей, каждую ночь они собирались перед зданием «Нью-Йорк таймс» и ждали до трех часов, в три выходил свежий номер газеты, все с жадностью пробегали объявления о смерти и, как только начнет светать, бросались к владельцам домов, надеясь получить квартиру умершего.

Через несколько месяцев бесплодных поисков Михаэль, подкупив управляющего домом, снял наконец меблированную квартиру в лучшем районе Нью-Йорка — на его счастье прежний съемщик, швейцарец, сошел с ума и был отправлен в сумасшедший дом.

Управляющий в беседе с Михаэлем цинично сострил по этому поводу:

— Швейцарец и в самом деле рехнулся, иначе он понял бы, что потеряет квартиру, если сойдет с ума.

Через несколько дней после вселения Михаэль прочел в газете, что города Вюрцбурга больше не существует. Похолодев от ужаса, читал он, как его родной город, простоявший тысячу триста лет, был в двадцать пять минут разрушен зажигательными бомбами.

Он видел перед собой Вюрцбург, город благороднейшего барокко, потом все закрыла огромная серая гора развалин, и из нее снова во всей своей красе встал Вюрцбург — город, которого больше не было на свете. Удар сразил его, все чувства онемели. Михаэль внутренне оглох. Боль была беспредметна, как боль, которую человек ощущает в ампутированной руке. Какая-то насыщенная чувствами часть его жизни была зачеркнута навсегда. Миллионы детских впечатлений были лишены родной почвы…

В этот же день — газета со страшным известием еще лежала перед ним на столе — Михаэль узнал от побывавшего в Германии американского офицера, которого он просил навести справки, что его сестра и брат живы и проживают там-то и там-то. (Поскольку ни брат, ни сестра после прихода Гитлера к власти не отвечали на письма Михаэля, он, опасаясь повредить им, вообще перестал писать.) Горе при известии, что Вюрцбург разрушен, и радость оттого, что брат и сестра живы, чередовались в нем, противоречивые, как жизнь и смерть. Он опустил в почтовый ящик письмо сестре — первое за десять лет — и пошел осматривать Нью-Йорк.

Живя в Берлине, Михаэль сотни раз бесцельно бродил по улицам. Во время этих длительных прогулок по бедным кварталам города он без всяких политических экономий и статистик мог прямо на изборожденных морщинами лицах читать повесть о несправедливом распределении жизненных благ. Поэтому он решил, что ньюйоркцев и их жизненный уровень лучше всего изучать именно «пешком».

Во время длительных прогулок по асфальтированным ущельям Нью-Йорка, где непрерывно сновали автобусы, Михаэлю пришлось побывать и в бедных кварталах Нью-Йорка, но здесь ему главным образом встречались чисто одетые, сытые люди, которым вряд ли приходится размышлять над тем, откуда взять деньги на уплату за квартиру, если купить пару ботинок, масла и выпить виски в соседнем баре.

С большим удовлетворением наблюдал Михаэль, как молодой рабочий, ведя за руки двух чистенько одетых мальчуганов, вошел в аптеку и спокойно заказал себе и детям сандвичи и огромные порции мороженого. Михаэль знал, что высокий жизненный уровень американского народа добыт лишь благодаря самой самоотверженной и кровопролитной стачечной борьбе нашего индустриального века. Он подумал: «И свежевымытая рубашка на молодом рабочем и мороженое, которое с таким удовольствием едят его дети, — все это было оплачено много лет тому назад, и дорого оплачено».