Юра сдвинул шляпу со лба и быстро огляделся. Вокруг были только черные тени косматых бузинных кустов. Юра надвинул шляпу на лоб и торжественно поднял руку.
— Братья-экспроприаторы! — просипел он. — Сегодня наша ложа совершает первый акт экспроприации. Пусть потрясет он умы и сердца всего презренного человечества. — Кусты стояли тихие и молчаливые. — Брат Юрий, готовы ли вы?
«Го… готов…» — хотел ответить Юра, но внутри у него все похолодело и как будто что-то оборвалось. — Готов. — Мамина шляпа все лезла на глаза, и нельзя было шевельнуть головой, чтобы не утонуть в ней до подбородка. — Конечно, готов! — Это же решено раз и навсегда. Жить дальше без нее — невозможно. А не то он уедет на Балканы и там погибнет смертью храбрых за свободу братьев славян…
«А мама?…»
Голова опустилась, и черная мамина шляпа упала на землю. О маме не следовало вспоминать. Юра оступился и придавил ногой тулью шляпы. Потому что мысль на сразу парализовала все. И решимость, и отвагу, и планы ложи экспроприаторов. Она раздирала пополам Юрину душу. Юра бессильно опустился на землю и опять же на шляпу, — теперь тулья была раздавлена окончательно. Бедная мама! Как же она одна? Кто ее теперь защитит? Юра метнулся назад. Ведь это он был маленький, бедный и его надо было защищать. Назад!
Нет. Юра уже большой. И ни в коем случае не маленький. Кроме того, он дальше так все равно не может. Только вперед!
Юра остановился. Набрал полную грудь воздуха. Глаза он зажмурил и повернулся лицом на восток, где как раз всходила над горизонтом большая, красная и щербатая луна.
— Я хочу это сделать… — прошептали его бледные, помертвевшие губы, — я это сделаю… Я уже сделал!
И вдруг Юра и в самом деле стал отважен, смел и решителен. Он ткнул ногой смятую шляпу, сбросил наземь рюкзак и вынул из кармана электрический фонарик. В два прыжка он был уже у забора, отделявшего домик Бовы. Черные окна мезонина поднимались над забором прямо против Юры. За поясом его торчал пистолет из винтовочной гильзы и большой складной садовый нож, в левой руке он держал свернутую веревочную лестницу. Высоко подняв над головой фонарик, Юра направил его прямо на мезонин и на одно только мгновение включил свет. Потом — еще раз. И еще. Подряд три раза.
В ту же секунду рама в мезонине скрипнула, и с тихим шорохом отворилось правое окно. Юра даже закусил губу, и слезы огорчения брызнули у него из глаз — он так надеялся, он так верил, что все останется как было, окно не откроется и никто не обратит внимания на его знаки. Однако окно отворилось, и по стене спустился шнурок с камешком на конце. Так, как и было условлено через Ваньку.
Юра машинально перепрыгнул через невысокий забор. Машинально он нащупал на стене кончик шнурка. Машинально привязал к нему первую ступеньку веревочной лестницы. Страх сжимал Юрино сердце. «Все кончено, все кончено, пути к отступлению больше нет», — стучало у Юры в голове. Шнурок между тем пополз вверх, и за ним, тихо и плавно, разматываясь ступенька за ступенькой, поползла вверх веревочная лестница. На мгновение она задержалась уже под самым подоконником. Но тут же мелькнула рука, подхватила верхнюю ступеньку и скрылась с нею в черном квадрате окна. Теперь лесенка вся задрожала часто и мелко — ее привязывали там, внутри.
Еще можно было удрать. Перескочить через забор назад в бузинник и опрометью кинуться домой — он мог бы еще успеть. Но Юра не сделал этого.
В это время из окна, на стене, нащупывая ступеньки лестницы, показались две ноги. Потом они нашли опору, и тогда появились спина, плечи и голова. По лестнице вниз спускалась невысокая девочка. Ей, как и Юре, было не больше девяти-десяти лет. Она соскочила на землю и нерешительно остановилась перед Юрой. В руках у нее был узелок. Юра стоял как пень — неподвижный, окаменелый. Лестница раскачивалась вдоль стены. Подул ветерок, и рама вверху скрипнула. Девочка бросила туда быстрый и боязливый взгляд. Юра не мог шевельнуться. Его ноги, руки, все тело были как чужие. Дыхание у него тоже остановилось. Надо было двинуться с места, уйти, бежать, удирать куда глаза глядят — Юра не мог шевельнуть и пальцем.
Девочка раздраженно, нетерпеливо топнула ножкой.
— Ну? — прошептала она, стуча зубами. — Ну?
«Я хочу сделать… Я сделаю… Я уже сделал».
Все силы вдруг вернулись к Юре. Он чуть не зарыдал от нестерпимой радости и счастья. Он упал на левое колено и протянул к девочке руки:
— Васса! Дама сердца моего! Я люблю вас безумно!
— Ах! — вздохнула девочка, закрывая лицо руками.