Избранное. В 2 томах [Том 1]

Руфь чуть заметно пожала плечами. И вежливо осведомилась, как он поживает.

— Я работаю в больнице. Больных вдесятеро больше, чем коек…

— Человек, который убил моих родителей, еще здесь? — спросила она спокойно, без надрыва.

Мартин чувствовал в ней какое-то превосходство, которое и удивляло и смущало его.

— Он живет где-то на том берегу, в каменном доме. Кажется, спекулирует на черном рынке. А тебе как жилось эти годы, Руфь? — Он не мог не спросить, хотя и чувствовал, как опасно спрашивать.

— Я два года была в публичном доме.

Мартин не выдержал ее безжизненного взгляда. Почему она не покончила с собой?

— Ты можешь поселиться у меня, — сказал он. Опять, как всегда, скороспелое решение…

— Если мое присутствие тебя не стеснит…

Что-то блеснуло и погасло в ее глазах. Такой улыбки он еще не видел на человеческом лице. Словно взгляд памяти, обращенный вглубь мертвого сердца, где уже не осталось ни тени желания или сожаления. И все же что-то слабо дрогнуло в ней — впервые за пять лет. Когда-то она любила Мартина.

IV

Винный погребок «Уютная берлога» помещался на Лохгассе — улице до того узкой и темной, что и в яркие солнечные дни в общем зале горел свет.

Отец Петра присоединился к компании, выпивавшей за своим привычным большим круглым столом. Этот стол был ближайшим к буфету, и Петр, дежуривший за стойкой, слушал разговоры и мотал себе на ус.

Когда рыбак Крейцхюгель, отхлебнув из стакана, недовольно сморщил нос, хозяин погребка сказал:

— Знаю-знаю, это такое пойло, что в рот не возьмешь. Крестьяне, бессовестные мошенники, разбавляют вино водой. И еще скажи спасибо, что отпускают его за деньги. Им подавай скобяной товар, а то — не хочешь ли? — башмаки да брюки. Тогда они тебе и натурального приволокут. Ну скажите на милость, где я возьму им серпы, да косы, да тяпки? И у кого теперь имеются брюки и башмаки?

Рыбак, щеголявший в рабочем комбинезоне, подумал про себя: «Разве что у учеников Иисуса». Да и часовщик Крумбах невольно пошевелил пальцами ног в своих новых штиблетах. Между ними сидел отец ученика Иакова, того мальчугана, который самовольно взял для сестренки апельсин. Но тут седой столяр, на отвислых усах которого кое-где еще удержалась запоздалая рыжинка, словоохотливо отозвался с противоположной стороны стола:

— А я вам говорю, что все у нас есть. Да вот недели три назад приходит ко мне один тип и просит, чтобы я соорудил ему полки. Полки, говорю? А где я возьму тес? Парень только ручкой помахал, вот таким манером. Насчет тесу, говорит, не сомневайтесь, будет у вас тес.

Смотрю, на следующий день притащил целый воз. Еловые доски, ни разу не были в употреблении, и сухостой — словом, не придерешься. Видали! Сбил я ему полки. Восемь штук. Стал их у него на квартире устанавливать, а он тут же при мне давай на них свой товар убирать. Ну, скажу я вам, я прямо рот разинул. Чего там только не было! И даже вино, настоящее, выдержанное. Не такое вырви-глаз, что нам здесь подают! А уж одежи и снеди просто без счету. И даже американские сигареты в картонных коробках вот такой величины. Штук на двести каждая. И таких коробок было двадцать. Сам считал. А башмаков! Вы просто не поверите — целая полка! Чисто обувной магазин. А теперь я вас спрашиваю: если нигде нет товаров, откуда же их взял тот стервец?

Прислуживая в отцовском погребке, где посетители не стеснялись отводить душу в крепкой ругани, Петр нередко узнавал о людях, у которых было что взять. Пользуясь вспыхнувшим в зале оживлением, он, как только мог, перегнулся через стойку и навострил уши. Но едва лишь имя спекулянта, орудовавшего на черном рынке, было названо, как мальчик, подперев длинное, узкое лицо ладонями и, словно скучая, поднял глаза к потолку, где как раз над большим круглым столом завсегдатаев красовался не уступавший ему в размерах старинный лепной медальон, на котором синей и малиновой краской было изображено вознесение Христово.

Когда отец крикнул: «Подай господину Крейцхюгелю еще стаканчик», — Петр шагал уже мимо груд щебня, которые тянулись почти непрерывными рядами справа и слева, расступаясь лишь перед каким-нибудь чудом уцелевшим домиком. Набожные люди говорили: «Рука всевышнего почила на нем».

В тот вечер на затянувшемся допоздна заседании Петр с товарищами тщательно разрабатывали план набега. Следующие дни ушли на разведку — надо было изучить в доме спекулянта расположение комнат, а также все входы и выходы, ознакомиться с привычками хозяина и заготовить пять тачек.

Цвишенцаля хорошо знали в городе. Это он, будучи членом нацистской партии и начальником квартала, арестовал родителей Руфи и Давида и по дороге в тюрьму учинил над ними зверскую расправу.

Хотя в прокуратуру были поданы, независимо друг от друга, два заявления очевидцев, предлагавших выступить свидетелями на суде, однако по расследованию дела никаких шагов не предпринималось. Да и другие аналогичные жалобы были, к немалому удивлению местных жителей, положены под сукно. Ненавистные нацисты как сидели, так и продолжали сидеть на своих высоких постах. Арестованы были только два-три человека.