Избранное. В 2 томах [Том 1]

Гамлет, мрачно насупившись, поделил эту сумму мысленно на восемь, после чего у него сразу вырос второй подбородок.

Красноватый отблеск лампы скупо освещал лица сидевшей за столом компании, резко отделяя ее от погруженного во мрак остального мира.

В дальнем углу чинно восседала кошка, с притворным безразличием наблюдая за возней двух крохотных котяток, которые задорно наскакивали друг на друга и тут же, сцепившись в клубок, валились на паркет; она медленно поднялась, длинными шагами, словно потягиваясь, пересекла весь зал и как особа, могущая себе это дозволить в силу своего материнства и положения в обществе, уверенно прыгнула к Ханне на колени.

Ханна погладила гостью — все, мол, в порядке — и опять посмотрела на доктора Гуфа. Но перед ней возникло лицо Томаса. Он брезгливо скользнул по ней взглядом и равнодушно отвернулся, как вчера в садоводстве, когда она пришла за салатом.

С того самого дня, когда Ханна побывала на квартире у доктора Гуфа, она жила в сумбурной неразберихе какого-то кошмарного сна. Она не могла решиться. Воля исчезла. Не могла выбрать. Кого же она любит? Пусть тот явится сам.

Доктор Гуф заметил двойственный взгляд Ханны. «Губы ее тянутся к кубку жизни, они плотно сжаты, но тянутся к кубку», — подумал он и уселся между сестрой и Ханной.

Он сидел очень скромно на краешке стула, немного позади, и старательно направлял струйку табачного дыма в сторону.

Квартет, актеры и асессор прекрасно спелись, вино смыло все границы.

Старый король рассказывал об овациях публики, относившихся еще к тем временам, когда его сизые отвислые щеки были розовыми и свежими и занимали подобающее им место. Горацио, чернявый юноша с безукоризненным профилем и вечно грязным бельем, которого Гуф видел с сестрой в берлинском ресторане-автомате, упивался мечтами о будущей своей славе. Гамлет вкушал вино настоящего.

В каждом мало-мальски крупном селении Южной Германии всегда найдешь хорошую гостиницу, где дородная хозяйка знает толк в стряпне и отважно орудует у гигантской плиты, — это сестре Гуфа давно уже было известно, и она как никто умела одним лишь взглядом убедить этих практичных особ, не поддающихся ни на какие уговоры, что неуважительное мнение о бродячих актерах в данном случае лишено основания. Так и в Оксенфурте преисполненная почтения хозяйка тотчас скинула фартук и с гордостью повела показывать хрупкой, со вкусом одетой приезжей даме, в белых без единого пятнышка лайковых перчатках, лучшую в доме комнату.

Поперек комнаты стояла массивная, в два метра шириной, дубовая резная кровать с балдахином; большое до полу зеркало с двумя тоненькими, в мизинец, свечками по бокам занимало всю стену, а шкаф был величиной чуть ли не с маленький дом. Веселенькие розовые ситцевые занавески придавали комнате уют, и все это несколько тяжеловесное великолепие осенял низкий лепной потолок, выкрашенный в голубую и розовую краску.

Когда они вошли, в камине уже потрескивали толстые поленья.

Сестра Гуфа одернула занавеску, с шутливой педантичностью разбросала по столу туалетные принадлежности, которые горничная расставила чересчур симметрично, сдвинула вазу, стоявшую на самой середине, погладила рукой подушку — все это мимоходом, с улыбкой, как полновластная хозяйка вещей и комнаты.

Она смочила кончики пальцев духами и коснулась ушек своей гостьи — Ханна была выше ростом, — коснулась собственных ушей и подбородка. Как среди благоуханной свежести луга на тебя внезапно повеет пряный аромат мяты, а через несколько шагов он рассеется без остатка, так тонкий аромат духов лишь кое-где пробивался сквозь свежий запах дров и чистого белья.

На кровати лежала приготовленная для Ханны розовая шелковая рубашка. Сестра тоже стала раздеваться. Потом уселась рядом с Ханной на край кровати, — завернутая в шелк драгоценная жемчужина, — и стянула с себя штанишки и коротенькую рубашечку. Все это она проделала как благонравный ребенок, словно во сне повторяющий привычные движения светской красавицы.

Ханна восхитилась безупречной грудью с нежно-розовыми лепестками, будто занесенными сюда дуновением ветерка; присутствие этих цветных пятнышек на безукоризненной матово-белой коже показалось ей каким-то чудом.

Передавая сестре доктора длинную кремовую ночную рубашку, Ханна не удержалась, дивясь и восторгаясь, она прикоснулась кончиком пальца к груди, прежде чем та скрылась под шелком.

Но сестра, подняв на нее глаза, ответила печальной улыбкой.

Затем в свою очередь она устремила кроткий взгляд на Ханну, стоявшую к ней спиной перед камином: темный контур молодого девичьего тела четко обрисовывался под озаренной пламенем розовой шелковой рубашкой.

В дверь постучали. Кто-то не то коленом, не то головой ударился о дверь. Испуганно прислушиваясь, они на мгновенье замерли, длинные ночные рубашки прямыми складками ниспадали с кончиков грудей до пола, и обе разом юркнули в постель. Из-под одеяла выглядывали только белокурая и черная лакированная головки.