Избранное в 2 томах. Том 2

— Я хочу сказать, что вы совершенно спокойно можете пойти ко мне на службу. Если вам, фрейлен Ольга, было особенно неприятно поступать на службу в комендатуру, то я должен сообщить вам, что сейчас я приглашаю вас на другое место. В комендатуре я работал временно. Я — участник войны тридцать девятого года во Франции, инвалид, и не могу уже принимать участия в боях. Я — офицер рейхсвера, фрейлен Ольга. — Он на мгновение остановился, словно решив подождать, пока его слова дойдут до сознания Ольги. — Сейчас состояние моего здоровья ухудшилось, и я отчислен от службы в армии. Я получил назначение на административную работу в резерве. Это не имеет прямого отношения к армии, и вы, фрейлен Ольга, можете пойти ко мне на службу, не входя в компромисс со своей совестью. Мне нужна переводчица, и я не хотел бы брать кого-нибудь другого. — Майор остановился. — Вы внушаете мне доверие и симпатию, фрейлен Ольга. — Он поклонился.

Ольга молчала.

Молчание было таким долгим, что майор почувствовал это. Он с поклоном щелкнул каблуками.

— Прошу извинения. Кланяйтесь, пожалуйста, от меня вашей матушке и передайте ей поздравление с Новым годом. — Он еще раз поклонился, ожидая, что Ольга подаст ему руку.

Ольга протянула руку, майор подхватил ее и снова поднес — только поднес — к губам. Затем он надел фуражку и откозырял.

— До свидания, фрейлен Ольга! Жду ответа. — Он дал адрес по Рымарской улице. Комендатура помещалась в другом месте. — Если вы позволите, фрейлен Ольга, я еще раз вас навещу.

Ольга промолчала.

— Желаю здоровья.

Майор откозырял. Затем он повернулся и направился к двери. Дверь затворилась за ним, — некоторое время было слышно, как стучат по лестнице его каблуки.

Ольга стояла окаменелая. Вошел Пахол.

— Ян, — простонала Ольга, — что мне делать, Ян?

Пахол ничего не ответил. Он топтался у порога.

— Милый Ян, как мне было неприятно, когда он приказал вам уйти.

Пахол крякнул.

— Милый Ян, он ведь все равно заставит меня!

Пахол молчал. Ему нечего было возразить Ольге.

— Вы видите, какой он? Он совсем не такой, как все. — Ольга вскочила. — Нет, не может быть! Это просто лукавство. Он такой же, как все…

— Не знаю, — сказал Пахол. — На наци он не похож. Может, он не наци.

— Ольга! — слабым голосом позвала мать.

Ольга поспешила в комнату.

— Кто это приходил?

— Это приходил майор Фогельзингер. Он поздравил тебя и меня с Новым годом, пожелал нам счастья и спрашивал, когда я пойду к нему работать.

Мать тяжело дышала. От страшных болей в разъеденной, раздутой печени она все время находилась на грани беспамятства.

— Он уже не служит в комендатуре. Он теперь на какой-то административной должности. И он сулит мне всякие блага.

Ольга говорила все это с му;'кой, но и с вызовом. Она не пойдет к майору, но вот лежит мать, ей необходимы лекарства, а дети ели сегодня один только суп.

Ольга прижалась лицом к холодной, сырой стене. Что же делать? Если бы вот так умереть — и конец…

Нет, на смерть Ольга не имела права. На ее руках были дети и больная мать.

Пахол кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

Он хотел что-то сказать, но не успел: в дверь опять постучали. На этот раз это был тихий, осторожный стук, точно кто-то царапался в дверь, — так стучали только соседи.

Ольга сама отворила дверь.

За дверью стояла Ида Слободяник.

Ольга отшатнулась: вид у Иды был необычный — она шагнула через порог, прямая, негнущаяся, миновала Ольгу, как сомнамбула, отворила дверь в комнату и вошла, не проронив ни слова, точно не заметив Ольги.

Ольга торопливо последовала за ней.

Ида стояла посреди комнаты, как каменная, руки у нее бессильно повисли, бледность покрывала лицо.

— Что с тобой, Ида?

Ида облизала сухие, запекшиеся губы, — на дворе стоял лютый мороз, но губы у нее пересохли от жара.

— Они, — сказала Ида, — расстреляли всех евреев, которых вывели в гетто. Десятки тысяч! — Голос у Иды был без интонаций, без модуляций.

Мать вскрикнула и от боли потеряла сознание.

Ольга стояла перед Идой. Она слова не могла вымолвить. Не было у нее слов. А если бы они пришли Ольге на ум, у нее не стало бы сил произнести их.

— Я боюсь! — вскрикнула вдруг Ида. — Я боюсь.

Прекрасное лицо Иды исказилось от ужаса.

Ида сжала рукой подбородок и сунула пальцы в рот. Она стиснула челюсти, и ее мелкие, белые, острые зубы впились в кончики пальцев. Кровь потекла по подбородку, по рукам.