Избранное в 2 томах. Том 2

Карапуз вынул палец изо рта и опрометью бросился прочь. Его босые ноги затопотали по дорожке, ведущей к воротам. Марина вышла из хаты и смотрела, пока малыш не исчез за воротами. Потом она вернулась с извиняющейся улыбкой:

— И любопытен же! Вы уж простите! Мал он еще. Велела ему с места не сходить и, как увидит кого, стремглав бежать сюда. А он, вишь, какой любопытный, взял и приперся. Не приучился еще к конспирации!

Марина громко засмеялась.

— Прошу покорно, — сказала Марина и поставила на стол крынку и надтреснутую чашку. — Молочко холодное, вечернее.

— У тебя ведь забрали корову!

— У соседей заняла.

— Не надо этого делать.

— Эва! — отмахнулась Марина. — А разве ваши мало перетаскали мне всякой всячины? И спичек и соли, а Кузьма ботинки мне подарил. — Она покраснела.

Кормило нас это село, но продовольственную базу мы пополняли не через Марину, а через старика Вариводу, колхозного конюха. Он собирал продовольствие среди крестьян без всякой конспирации — «на окруженцев» — и переносил в яму у опушки. Село знало, что в лесу скрываются красноармейцы, которые не вышли из окружения и не могли пробиться к своим.

Я отпил молока — чудного, душистого, — Марина положила мне лепешку, густо посыпанную солью.

— Соли, — сказал я, — завтра Кузьма принесет… Просил передать.

— Спасибо.

— Что еще рассказывают молочницы?

— Говорят, в городе стало лучше.

— Чем же лучше?

— Меньше люди голодают. Не падают на улицах. Овощи поспели, — вот народ немного и подкормился. Менять да торговать научился… А трактористка Василина, — вспомнила вдруг Марина, — читала ихнее объявление.

— Какое объявление?

Марина взглянула на меня, хотела сказать, но смешалась:

— Забыла! Ах ты, господи, грех какой — никак не припомню!..

— Может, о земле?

— Нет, не о земле…

— О партизанах?

— И не о партизанах. Только, говорила Василина, очень любопытное!

На лице Марины изобразилась неподдельная досада. И как она могла запамятовать! Она даже сердито нахмурила брови. Но они никак не хотели хмуриться, и смущенное лицо Марины уже снова дышало радостью и здоровьем.

— Вы уж простите… Что-то насчет наших людей в Германии.

— А Василину можно повидать? — спросил я.

— Сюда ее привести?

— Нет, сюда не годится. Ведь у тебя явка.

— Явка! — гордо сказала Марина. Ей импонировали все конспиративные термины.

— Тогда, может, к колодцу? — спросила Марина.

— Что ж, это неплохо: шел себе человек, захотел воды напиться.

— Сейчас позвать?

— А что же ты скажешь Василине?

— Нельзя сказать, что партизан зовет?

— Не надо. Скажи: встретился у колодца человек, попросил напиться, разговорились, окруженец он. Только Василине один на один скажи. Она со стариками живет?

— Со стариками.

— Хорошие люди старики?

— Да свои.

— Все равно, лучше поостеречься.

— Конечно, — сказала серьезно Марина, — конспирация.

Я поднялся.

— Спасибо.

— На здоровье.

— Я пойду полежу на огороде, в картошке. Федько пусть за углом постоит.

— Ладно, — сказала Марина, — я мигом. Побегу не улицей, а огородами. Засядьки тут живут, на нашей стороне.

Марина накинула платок и выбежала из хаты, хлопнув о косяк подолом широкой юбки. Ее босые ноги поспешно затопотали к риге, потом скрипнул перелаз, и воцарилась тишина. Я тоже вышел из хаты и пошел на огород. Солнце уже поднялось над леском, и горячие его лучи слепили глаза.

В картошке у дороги я лег навзничь.

Никогда я не думал, что мне придется стать подпольщиком. О революционном подполье я только читал много книг, — с восторгом и благоговением. С благоговением, как летопись подвижничества. С восторгом, как волнующую беллетристику. Я преклонялся перед этой высшей жизнью, но она казалась мне больше игрой, нежели необходимостью, вызванной суровыми обстоятельствами. Теперь я сам стал подпольщиком, и в подпольной жизни я был «перепелом» и здорово научился «вавакать» по-перепелиному. Я точно знал все приметы, которыми мы подавали знак друг другу на лесных тропинках или в широком поле, — все эти надломленные ветки, завязанные узлом колоски, оборванные листочки или определенным образом уложенные камешки. Со всем усердием и старанием я каждый день по нескольку часов изучал словарь знаков и примет, который мы готовили для наших связей в городе: все эти заломленные или сдвинутые на затылок кепки, папиросы в правом или левом уголке рта, плевки сквозь зубы, почесывание брови, постукивание каблуками и видоизмененная азбука Морзе для выстукивания пальцами. Я жил в фантастическом обществе «тополя», «мотылька», «сестры», «медведя», которые не были ни тополем, ни мотыльком, ни сестрой, ни медведем. Раньше я мог бы принять все это за игру в подполье для пионеров младшего возраста. Теперь это было моей повседневной реальной действительностью. И само подполье было естественным, логичным состоянием, новым этапом моей жизни.

Марина что-то замешкалась. Верно, не застала дома Василины Засядько.

Разумеется, диверсионную деятельность легче вести в городах с итальянским гарнизоном, — итальянцы не так бдительны и зорки, как немцы. Но гитлеровцы, конечно, не оставят Харьков на одних итальянцев. Что же это за важное объявление читала Василина?