Избранное в 2 томах. Том 2

Содержание пьесы я до конца не знал, а должен был играть главную роль — того самого изверга-богача, поэтому мой интерес к его судьбе в пьесе был совершенно законный. Инженю в пьесе занята не была, но должна была выполнять функцию суфлера, и судьба спектакля, таким образом, ложилась на ее худенькие девичьи плечи. А пьесы она тоже сроду не читала. К тому же текст пьесы был не печатный, а написан от руки. И плохо, неразборчиво написан.

— Ну, — отмахнулся Генрих Генрихович, — сейчас уже некогда об этом разговаривать! Быстрее на сцену, занавес пошел! В антракте, перед третьим действием, я расскажу вам его содержание. А может быть, — его неожиданно осенила мысль, — ввиду позднего времени мы просто отменим третье действие? А? Кто знает, здесь, в местечке, какое положение — военное, осадное или чрезвычайное?

В это время занавес уже пошел вверх, и спектакль начался.

Может быть, стит, хотя бы вкратце, рассказать, что это был за спектакль?

Генрих Генрихович выбежал на сцену, широко взмахнув руками, и от слишком резкого движения пристегнутые полы его пиджака распахнулись, и на зрителя глянуло голое брюхо артиста, то есть в данном случае изверга-отца, которого он играл. Грянул хохот и громкие крики: «Вот это комик, так комик!» Генрих Генрихович сел и заплакал. Ведь он играл изверга-отца и во втором действии должен был продавать свою собственную дочь. Пьеса была мелодрамой, с точным расчетом на обильные слезы чувствительного зрителя. Но после истории с манишкой, увидев и оценив игривое настроение аудитории, а также взвесив, что актеры все равно не знают, что им играть, — Генрих Генрихович сразу решил, что лучше будет на всякий случай играть пьесу как комедию-буфф. Об этом он немедленно же уведомил свою партнершу — изверга-маму, его жену, которая вместе с ним и должна была продавать родную дочь.

— Падайте через стул, и вообще вы пьяны, мы играем комедию, — торопливо прошептал он.

Мама-изверг послушно растянулась и замурлыкала себе под нос какие-то бесшабашные частушки. К слову сказать, ее амплуа было — комическая старуха, и новое определение жанра спектакля было ей по душе. Зал снова взорвался хохотом, и долго потом не утихал веселый гомон и хихиканье. Это дало возможность бедняжке инженю-суфлеру на скорую руку перелистать пьесу и ориентироваться в первых страницах.

Генрих Генрихович только недавно прибыл в наш театр из Киева, из какого-то погорелого кабаре, или варьете, а точнее — с биржи безработных актеров. Еще задолго до его приезда у нас разнеслись слухи, что едет Генрих Генрихович Генрихов, известный комик-буфф, обладатель великолепного личного гардероба: фраки, смокинги, визитки, тройки — всего сорок пар. И его немедленно же зачислили в состав гардеробных и репертуарных актеров с тридцатипроцентной надбавкой к жалованью: Когда же Генрих Генрихович приехал, то выяснилось, что Генрих Генрихович Генрихов, известный комик и владелец сорока костюмов — это его отец, а он, Генрих Генрихович Генрихов — сын, на сцене всего несколько лет и в его гардеробе имеется только обязательный комплект: фрак, визитка, черные брюки в белую нитку и синий пиджак. Ко всему этому у него не было никакого белья — одна только бумажная манишка «собачья радость». Эту манишку он пристегивал двумя английскими булавками прямо к штанам. На сцене, в моменты резких движений, булавки срывались и манишка выскакивала. В таких случаях зрители и получали возможность убедиться, что под фраком у Генриха Генриховича нет ничего, кроме собственной кожи. Генрих Генрихович полагал, что в конце концов как комик-буфф он от этого только выигрывает. И трюк с выдергиванием манишки был у него неизменным для каждой роли.