Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Служебные обязанности бутафора, конечно, не требовали постоянного присутствия его на сцене во время репетиции. Но, ясное дело, новый бутафор появлялся на репетициях первым и уходил с них последним. А впрочем, он вообще не выходил из театра. Со своей корзинкой, служившей ему и саквояжем и в то же время подушкой, он приютился где-то между дверью бутафорской и стояками колосников, на скатках старых ковров и запасных сукон из мешковины. Просыпался он рано — только нарождался день, подметал сцену и прилегающие к ней проходы, поливал из жестяного чайника истертый дощатый пол сцены, вытирал пыль с панцирей, шлемов и сабель, приготовлял все, что поручал ему еще с вечера бутафор к очередному спектаклю, потом бежал в администраторскую, выносил из нее и устанавливал перед театром плакаты — словом, управлялся со всем закулисным хозяйством, и только тогда, наколов дров на заднем театральном дворе, подогревал себе в том же бутафорском чайнике воду, которой и запивал свой традиционный завтрак: кусок хлеба с микроскопическим ломтиком сала. В обед он прибавлял ко всему этому еще луковицу. Позавтракав, он успевал еще раньше всех прийти на репетицию и приготовить, согласно рапортичке помрежа, всю необходимую мебель. Втиснувшись меж планов декораций и не присев ни разу, он всю репетицию выстаивал на ногах. Он стоял в полумраке, раскрыв рот и тяжело сопя, следил за каждым малейшим движением, внимательно прислушиваясь к каждому слову на сцене.

Однажды для массовой сцены не хватило людей, и помощник привел паренька:

— Ну вот, — сказал режиссер, — вы должны выбежать из третьего плана, вон из-за этой станины — тут будет балюстрада, и, упав у этой станины на первом плане — здесь будет трон, крикнуть: «Смилуйся, герцогиня!» Руки вы прижмете к груди, и на лице у вас должен быть страх.

— А почему? — спросил парень.

— Что почему?

— Почему страх?

— Ну, понимаете, ведь это герцогиня, а вы один из ее пейзан, то бишь крестьян-крепостных. Вы ее боитесь. Ну, смотрите на меня: сделайте вот так. — Режиссер не спеша подошел к третьей станине, где должна была стоять балюстрада, вдруг подпрыгнул, чтоб «накачать» себя, и стремглав вылетел из-за станины, мчась наискосок через сцену. Добежав до станины, стоявшей на переднем плане, где должен был находиться трон, он прижал руки к груди, отвалил нижнюю челюсть, закатил глаза под лоб — изобразил страх и, точно собираясь нырнуть в ледяную воду, хлопнулся с разгона в ноги героине, которая должна была изображать герцогиню. — Поняли? — спросил он, медленно поднимаясь и отряхивая запыленные колени. — Страх!

— А почему? — спросил парень.

— Что «а почему»? — разозлился режиссер.

— А почему именно так?

Режиссер помолчал. И затем уже примирительно ответил:

— Ну хорошо, вы лучше покажите мольбу. Понимаете? Вы восклицаете: «Смилуйся, герцогиня!», то есть вы ее просите, чтобы она над вами смиловалась. Вот и умоляйте. Поняли? Так будет лучше.

— А почему так будет лучше?

Режиссер утер лоб носовым платком.

— Ну хорошо, — сказал он, — это сделает кто-нибудь другой. Пусть выбежит Непийвода, а вы вместо него станете четвертым стражем при троне герцогини. Вы будете держать алебарду и наклоните ее, когда Непийвода хлопнется в ноги герцогине. Понимаете? Перед ним, не допуская его близко к трону. Да, да, верно, пусть выбежит Непийвода, он это сделает лучше.

— А почему? — спросил парень.

С того времени его и прозвали «А почему?»

Откровенно говоря, от пытливого помощника бутафора теперь уже просто не было покоя. Он реагировал на малейший жест, на малейшую интонацию во время репетиции и, подходя потом к актеру, когда тот заканчивал свой выход, обращался к нему с неизменным «а почему?»

А почему он перешел сцену так, а не иначе, почему он, плача, заломил руки, а почему он, произнося монолог, не сидел спокойно возле столика, где указал ему режиссер, а все время шарил по карманам и вынимал оттуда вещи, совершенно ненужные ему в это время: ножичек, портсигар, спички и носовой платок. Все это придирчивому парню нужно было знать.

— Ну, как вы не понимаете, — удивлялся актер. — Ведь я очень взволнован, меня бросила моя любимая, известие слишком неожиданное, я расстроенный, вот каково состояние моего духа. Ну, я и делаю всякие машинальные жесты, которые не имеют прямого отношения к заданной мне роли, но которые показывают мое неуравновешенное душевное состояние. Понимаете, я в эту минуту не отвечаю за свои поступки.

— А почему?

— Что «почему?»

— Почему, когда встревожены духом, то шарите по карманам?

И вот мало-помалу все актеры, вначале шутя, а потом уже и серьезно, к каждому слову, к каждому указанию начали ставить свой вопрос: «А почему?»

Шутники и вообще что бы ни сказали, непременно теперь добавляли в конце этого сакраментальное «а почему», как обычную поговорку.

Так приучился говорить и я.