Избранное в двух томах. Том I

Что ж, быть тогда на уроках было не легче, чем на передовой. И даже не менее опасно — однажды снаряд влетел через окно одного из классов через три-четыре минуты после того, как был закончен последний урок, на счастье — класс уже был пуст.

Подняв Никитина на руки, несем его по проходу между партами. Мальчишечья тонкая шея покачивается в шинельном воротнике, который оттого, что она необычайно исхудала, кажется очень просторным. Черные стоптанные валенки, большие, наверное, отданные ему кем-то из взрослых, возле моей груди, — я поддерживаю его ноги. Коля кажется очень легким.

Несем молча. Никто не удивлен случившимся. Никитин у нас не первый.

Теснясь, нащупывая ногами ступени, молча спускаемся вниз по лестнице, что ведет в подвал. Там, рядом с котельной, — бомбоубежище. В нем давно уже никого не бывает — воздушных тревог в последнее время нет, а снаряды падают без предупреждения. Бомбоубежище служит нам теперь только моргом.

Школьный морг… Тогда я мог произнести это довольно спокойно. Но сколь ужасно это словосочетание: «школьный морг».

Мы кладем Никитина прямо на каменный пол. Раньше в бомбоубежище были скамьи и топчаны, но все это уже пошло на дрова.

Здесь Никитин будет лежать, пока за ним не придут родственники. У него на Петроградской стороне мать. У меня записаны домашние адреса всех моих воспитанников. Надо сегодня же послать домой к Никитину кого-нибудь из его близких товарищей или лучше сходить самому.

Молча выходим из подвала, и, только когда задвигаем за собой тяжелую железную дверь, молчание нарушается, — словно бы то, что теперь Коли Никитина уже нет с нами, позволяет говорить о нем.

Из слов ребят и Андрея Ивановича я узнал, что Никитин умер совсем незаметно. Его сосед, видя, что Коля сидит, уткнув лицо в согнутые руки, решил, что приятель просто задремал под конец урока — от голодной слабости это бывает. Сосед тронул Никитина за плечо: дескать, не спи, урок кончается. Никитин не отозвался…

Вот тебе и подай, Фелица, наставленье, как пышно и правдиво жить, как подавлять страстей волненье…

И я, и Андрей Иванович, и ребята подавлены смертью их одноклассника. Медленно подымаемся по ступеням.

Звенит звонок. Перемена кончилась.

Уроки продолжаются.

Ребята уходят в класс. А мы с Андреем Ивановичем — сегодня у него уроков больше нет — остаемся одни в коридоре нижнего этажа. И я снова вспоминаю о заботе, которая ест мне сердце с утра. Карточки… как же быть?

Рассказываю Андрею Ивановичу о своей беде. Но и он не знает, как мне помочь. Есть строжайшее запрещение выдавать кому бы то ни было новые карточки взамен утерянных и похищенных. Конечно, не бывает правила без исключений. Может быть, попросить Ралова похлопотать?

Идем к Ралову. Некоторое время назад, с той поры как наше здание стало хуже отапливаться, директор покинул свой просторный кабинет с кожаными креслами и дубовым письменным столом размера полутораспальной кровати и обосновался в тесной каморке завхоза, взяв с собой туда из прежнего кабинета только одно кресло.

Ралов, плотно сидящий в своем монументальном, коричневой кожи кресле за маленьким обшарпанным завхозовским столом, выслушал нас очень внимательно, неподдельно посочувствовал, однако хлопотать о выдаче для Рины и Вовки новых карточек категорически отказался, ссылаясь на известное запрещение. Но посоветовал: «Пишите заявление и идите в карточное бюро сами». Сделать это я догадался бы и без его совета…

Впрочем, Ралов проявил посильную заботу обо мне: сказал, что я сегодня могу уйти с работы, если мне нужно время для хлопот о выдаче карточек. Когда мы вышли от Ралова, Андрей Иванович заверил меня, что сделает сегодня за меня в школе все, что необходимо, поопекает моих маленьких батарейцев.

Мне совестно обременять Андрея Ивановича дополнительной работой: у него и своих дел хватает. А главное — в последние дни он заметно ослабел, с трудом подымается по лестницам, и даже не каждый вечер находит в себе силы уходить домой: от школы он живет очень далеко, где-то у Нарвских ворот. Иногда к нему ненадолго приходит дочка, лет четырнадцати, тоненькая, как стебелек, и Андрей Иванович сует ей маленький сверточек, вынутый из кармана или из портфеля, который он всегда держит в учительской на диване. На нем он обычно ночует. Подозреваю, что он отдает дочке значительную часть своего и без того мизерного пайка, я как-то видел: она смущенно, шепотом отказывалась взять сверточек, но все-таки взяла, он настоял.

Я благодарю Андрея Ивановича, и мы уславливаемся, что я уйду после того, как свожу свою батарею на обед.

Еще недавно перед обедом обязательно выстраивали ребят в коридоре, проверяли, все ли налицо, и строем вели вниз, в столовую. Но уже с неделю как все построения свели до минимума, даже вечернюю перекличку и ту не проводим — просто проверяем по спальням, все ли на месте. Каждая минута напряжения стоит калорий, а калорий так мало, надо бороться за каждую. Мы для ребят отменили даже извечное школьное правило — вставать на уроке при ответе — пусть говорят сидя, чтобы сберечь силы.