Избранное в двух томах. Том I

С одной стороны, рассуждал я, вроде бы и заманчиво снять форму, сделаться снова штатским, вернуться в Ленинград, к прежней, довоенной работе, к привычной жизни, если не отпустят из армии сейчас, то хотя бы через несколько лет. С другой стороны, я этого, собственно, не ждал от самого себя — становилось как-то грустно при мысли, что придется расстаться со всем тем, с чем сжился за военные годы, да и за тот год, что уже прошел после войны. Вот уж никак не думал раньше я, сугубо штатский человек, кабинетный труженик, что когда-нибудь полюбится мне армейская жизнь, тем более жизнь мирного времени с ее незыблемым распорядком, с похожими один на другой днями, не мнилось мне раньше, что смогу увидеть в этой жизни столько интересного. Как и многие, я думал прежде, когда совсем не знал военной службы, что нет другой жизни, более скучной, чем армейская, с ее раз навсегда установленным распорядком, с ее железной системой подчиненности, со всеми ее жесткими рамками, не дающими, как мне представлялось, почти никакой возможности проявиться человеческой индивидуальности, за исключением, конечно, боевой обстановки. Но вот прошел без малого год после войны, год моей службы уже почти все время в мирных условиях, и я незаметно для себя пришел к выводу, которого еще недавно вовсе не искал, — а ведь в армии интересно! Интересно даже в мирное время! Где, как не в армии, всегда в твоем поле зрения столько судеб, характеров, столько людей: молодых стриженых ребят, на которых ты можешь влиять своим словом, и от того, как ты сумеешь применить его, будет зависеть во многом, какими эти ребята будут на службе, какими уйдут с нее.

Предложение Рязанцева заинтересовало меня еще и потому, что новая дивизия, в которую он меня прочил, должна была стать настоящей моторизованной дивизией. В ней, как сообщил мне Рязанцев, по штату не должно быть ни одной лошади — все на автомобильных колесах. Таких войсковых соединений я еще не видывал — их попросту почти не было у нас во время войны. Хотя некоторые дивизии тогда и назывались мотострелковыми, на самом деле это была обыкновеннейшая пехота. Заманчиво было послужить в настоящей мобильной дивизии.

А что касается моих перспектив после увольнения из армии, если бы оно состоялось, то они были, как я постепенно убеждался, не очень ясными и не очень радужными. С получением жилья дело обстояло весьма проблематично. Хотя Рине и удалось встать на очередь в райисполкоме, до ордера на новую комнату, судя по всему, оставалось по-прежнему еще очень далеко — ждать пришлось бы несколько лет. А где же все это время нам с Риной жить? Не у ее же родственников? Рина и одна чувствовала себя там достаточно неловко. Конечно, мы с нею любили наш город и не мыслили расстаться с ним насовсем, но на ближайшие годы…

По существу, для нас там не было пока что и нормальной крыши над головой. К тому же, как я узнал, когда съездил в Ленинград в отпуск, наше картографическое предприятие так и осталось на Урале, куда было эвакуировано. Конечно, в Ленинграде я нашел бы работу по специальности. Но последнее время я все чаще замечал, что не мечтаю о возвращении к моей прежней мирной профессии так горячо, как во время войны, особенно — в начале моей военной службы.

Да и мало было вероятного в том, что меня демобилизуют. А если служить — так уж лучше на такой должности, которая более по душе.

Я подумал-подумал и принял предложение Рязанцева. Написал об этом Рине. Я знал, она все еще надеется, что меня уволят из армии. Ее мечта — любой ценой, хоть на чердаке, но только в Ленинграде. Но приму я или не приму предложение Рязанцева, а с военной службы меня все равно в ближайшее время не уволят. В этом я убедился, наведя справки у знакомых кадровиков. Так что же, Рина будет жить в Ленинграде без меня? Едва ли она захочет этого после нашей долгой военной разлуки. Я надеялся, что с Риной как-нибудь улажу. Поживет со мною в каком-нибудь гарнизоне год-другой, а там видно будет. Школа, в которой она сможет работать, найдется везде.

В ответ я получил от Рины письмо с утверждением, что я — «сумасшедший», и с риторическим вопросом: какой же из меня профессиональный военный, если я по складу своего характера совершенно штатский? Но она судила обо мне таком, каким я был до войны. А каким я стал после, знала еще не очень хорошо. Впрочем, всегда ли хорошо знаем мы себя даже сами?

3