Избранное в двух томах. Том II

А вот еще память сорок первого: уже дальше, в лесу, на широкой просеке. Впритирку почти одна к другой, местами в несколько рядов, стоят десятки, сотни автомобилей — грузовики, санитарные фургоны, походные кухни, еще какие-то машины, назначение которых и угадать трудно: сквозь все это густо проросла трава, поднялся кустарник, а кое-где даже молодые деревца, из кузовов и окон кабин, сквозь обшивку фургонов, от которой остались только клочья, выглядывают зеленые ветви. Огромное, концов не видать, кладбище автомашин… Видимо, какие-то наши армейские тылы отходили здесь, да так тут и остались. Можно представить, как все это было в тяжкое лето сорок первого. Отступление целых армий, дороги перерезаны, свернули в лес, двигались, пока было можно…

Молча проходим мимо. Хочется остановиться, снять пилотку, подумать о тех, кто был на этих машинах. Каковы их судьбы? Кто выбрался через фронт к своим, кто разыскал партизан, кто угодил в плен, а кто и остался здесь… Машины — свидетели немые… Вот сейчас мы проходим мимо крытой машины, покраска кузова осыпалась, выцвела, но еще можно различить красный крест, в нем несколько пробоин. Какой-то гитлеровец стрелял по красному кресту. А там, в машине, были наши раненые. Неужели их убийцу не найдет справедливая пуля?

Два года назад, лето сорок первого…

А теперь мы идем вперед, на запад, и колонны врага уходят от нас, и его машины остаются на нашей земле — радиаторами на запад.

Все глубже в лес… Брянск где-то северо-западнее. Примерно в направлении его мы и идем. Он еще у немцев. Может быть, на нашу долю выпадет освобождать его?

…Идем чащей по затравеневшей, извилистой, узкой лесной дороге. А из гущи леса, лавируя меж березами, навстречу нам медленно движутся повозки, загруженные узлами и мешками, поверху сидят маленькие ребятишки, те, что постарше, и женщины бредут следом, а рядом с повозками, держа вожжи в руках, шагают старики. Весь этот обоз выходит к дороге, останавливается, пропуская нашу колонну. Старики и женщины радостно глядят на нас, ребятишки с любопытством таращат глаза. Подхожу к головной повозке, которой правит седобородый дед в немецком мундире без погон и нашивок и наполовину без пуговиц. Мундир подпоясан крученой опояской, за которую заткнут топор, на голове деда — видавший виды, весь в морщинах, рыжий кожаный картуз, наверное, он служит владельцу уже много десятков лет. В ответ на мое приветствие дед, переложив вожжи в одну руку и приподняв картуз, говорит, сияя:

— Сподобились мы наконец-то! А то ведь едем и не знаем: близко вы уже али нет? Мы еще издали приметили — войско по дороге идет. А какое? За деревьями-то как надо не разглядишь. Может, еще и немцы какие? Нет, свои! Только вот с погонами вы — чудно!

— Откуда едете, дедушка?

— От партизан. У нас вся деревня к ним ушла, они сами нас упредили: каратели идут, все жечь будут и всех убивать. Ну куда нам деваться? Одно спасение — в лес. Вот так и мыкаемся на колесах, чисто цыгане. С прошлого года так.

— А как же зимой, с ребятишками?

— В чащобе, в землянках пересидели. Семейный лагерь называется. А теперь, как немец уходить стал, — говорят, под Курском его сильно побили? — нам командир партизанский объявил: «Езжайте домой! Наша армия пришла!» Ну, мы и поехали…

— Далеко вам до дома?

— Километров с двадцать, ежели по этой дороге. Деревня Григорьевка. Не проходили?

— Не попадалась…

— А она в стороночке, где речка Навля поворот делает.

— Нет, мы другим маршрутом шли.

— Цела ли наша деревня, нет ли… — озабоченно вздыхает старик. — Может, цела? — спрашивает с надеждой, словно я могу его успокоить. — Разное говорят. Так ведь если и цела оставалась… Слышно, он, как уходит, все палит, — значит, раз не ему, так чтобы и не нам.

— Не успевает он все сжечь, отступает быстро, — стараюсь я обнадежить старика.

— Ну, дай вам бог! — говорит он на прощание. — С победой, значит, и чтоб живыми…

Колонна уже прошла, старик забирает вожжи в обе руки:

— Но, милаи! — и выводит повозку на дорогу. А я убыстряю шаг — догнать своих.

Пройдя еще немного по заросшему проселку, сворачиваем. Никакой дороги нет, кругом высокий сосняк. Идем по азимуту — Берестов сам ведет колонну полка, все время сверяя карту с компасом. Повозки, пушки, кухни оставлены позади, они догонят нас потом, когда выяснится, каким путем им удобнее будет проехать. А пока что вперед идет только пехота, минометчики с небольшим запасом мин да рота противотанковых ружей, на тот случай, если выйдем на открытое место, где могут и танки появиться, — здесь, в лесу, они нам не страшны.

Идем час, два, три… Кругом все тот же дремучий Брянский лес. Сосняк сменяется ельником, ельник — березняком, орешником; кусты и деревья временами сдвигаются настолько, что меж ними становится трудно продираться. Берестов все чаще останавливается, чтобы проверить направление по компасу, — карта сейчас уже ничем помочь не может: ориентиров в лесу, стеной стоящем вокруг, никаких. То ли дело в степи: видно далеко, все приметы местности — перед глазами, легко определиться, где находишься, что впереди, правильно ли идешь.