Трясущимися руками Ержан перевязал ее грудь. Раушан и видела его и не видела. Марля белым пологом окутывала лежащий перед ней мир. Она вдруг подумала с необычайной ясностью: «Я ранена в грудь и теперь умру». Но вот что удивительно: она не ужаснулась этой мысли. Чувство безмерного покоя охватило ее, и не было в ней ни жалости к себе, ни тоски по уходящему миру.
Ержан не мог оторвать от нее глаз и как что-то священное поцеловал ее испачканные землей руки. Ее погрубевшее на морозе лицо становилось тоньше, бледнее. Румянец словно скатился с ее щек, рот чуть приоткрылся, губы опали и шевельнулись тихо, тихо. Ержан понял, что она произнесла его имя. Позвала в свой предсмертный час не отца и мать, позвала его. В широко открытых, потерявших блеск черных глазах вдруг возник свет, затопил душу Ержана и стал гаснуть.
Прощанье, длившееся не больше минуты, показалось Ержану вечностью. Только когда над окопом прогрохотал танк, он опомнился и с криком «Стой!» бросился преследовать зловещую машину. Выхватив из-за ремня противотанковую гранату, широко размахнувшись, кинул вслед: «За Раушан!» Танк, вздрогнув, завертелся на месте. Ержан, не пригибаясь в завалившемся окопе, достигавшем его пояса, злорадно закричал:
— Ага! Ага!
Раскаленная пуля обожгла ему предплечье.
— Ложись! — раздался крик, и Борибай, дернув его, заставил упасть. Насел на Ержана, пытавшегося встать, стал перевязывать ему рану.
— Успокойтесь! Немного выдержки! — уговаривал Борибай, зубами обрывая концы марли.
Ержан, как бы удивленный, взглянул на Борибая. Увидев спокойное выражение его лица, затих, затем поднялся, хотел бежать на левый фланг, где слышались громыханье и лязг танков, но над окопом лежал подбитый им танк. Лейтенант, выпрыгнув из окопа, пробежал мимо танка.
Бойцы должны видеть командира. На левом фланге все еще грохотали танки. Редкая цепь солдат не щадила последних сил. То там, то сям выбрасывались гранаты, бутылки. Ержан подумал, что, не приняв какого-то необычайного решения, невозможно остановить противника. Охваченный этими мыслями, Ержан остановился.
Какибай отнес тело Добрушина и Даурена за изгиб окопа, встал на колени, попрощался с телом политрука. Когда его взгляд с мертвого лица политрука упал на немецкие танки, все внутри него заклокотало, он стиснул челюсти.
Быстро добежал он до своего места. У него остались две большие гранаты и связка ручных гранат. Он засунул одну гранату за пояс, другую взял в руки. Танк прошел левее. Он бросился вдогонку, кинул вслед гранату. Когда он поднял голову, танк уходил целым, невредимым. Охваченный яростью Какибай побежал по окопу, во всю длину засыпанному землей и потому неглубокому, в это время сзади в правое его плечо попала пуля. Граната из руки выпала на землю, Какибай неуклюже сел. Удрученный тем, что за день не смог уничтожить ни одного танка, он заплакал. С плеча по правой стороне груди текла кровь. Не было сил перевязать рану. Теперь он, беспомощный, кипевший злобой, мог лишь наблюдать бой.
С правой стороны от него обычно находился Картбай. Видимо, это он с размаху кинул гранату в танк, приближавшийся к окопу. Левее, увертываясь от гранат, не доходя до окопа, стреляют из пулеметов два танка.
Кажется, что сопротивление слабеет, гаснет. Какибай побежал, но, подкошенный болью, вернулся обратно. В это время появился тяжелый танк. Какибай огляделся. Поблизости никого не было. И он понял, что только он сможет остановить этот танк, что это его долг. В противном случае вся пролитая сегодня кровь окажется пустым жертвоприношением. Танк не должен пройти.
Гранату Какибай положил на край окопа. Достал из углубления связку гранат, закусил конец веревки. Снова взял в левую руку гранату, лежавшую на кромке окопа. Впился глазами в танк, идущий на него. На какой-то миг, словно находясь на краю чернеющей бездны, откинулся, уперся спиной в стенку окопа. Перед ним встали родная земля, мать, друзья, Марияш. Он находился между кромешной черной тьмой и сверкавшим всеми красками светлым миром. Распрямляясь, Какибай застонал. Танк шел на него.
— Не пройдешь, окаянный! — Собрав последние силы, Какибай, словно пружина, бросился навстречу черной, бездонной пропасти.
И Ержан, и солдаты, находившиеся поблизости, увидели бойца, на четвереньках выбравшегося из окопа. Выползая, он припал на локти и издал душераздирающий, пронзительный крик боли. Вскочив, он бросился навстречу танку. Люди, затаив дыхание, смотрели на это единоборство — на человека и тяжелый танк, идущих друг на друга. Человек ударился о танк и взорвался вместе с ним. Осыпался, наполняясь землей, окоп. Танков становилось все меньше. Небольшая кучка оставшихся в живых солдат перешагнула грань смерти.
К бойцам, достигшим наивысшей точки напряжения, вернулись спокойствие, хладнокровие, мужество. Теперь не было спешки, суетливости, боязни. Каждый в упор смотрит на танки, метко целится по самым уязвимым местам.
Немецкие танкисты, сидя за толстым слоем брони, чувствуют свое бессилие в борьбе один на один с незащищенными людьми.