Избранное в двух томах. Том первый

После партийного бюро Василий Кусков был не в духе. Он не смог принять участия в проверке инцидента, а комиссар Жакыпов, вытряхнув зерно, положил на стол лишь одну шелуху. Кусков выступил резко, чувствуя, что это история грязная и ее необходимо пресечь. Не зная подробностей, он говорил, правда, несколько отвлеченно. Но разве сейчас время копаться в грязном белье?

Кусков долго не мог успокоиться. Он не терпел неопределенных, двусмысленных положений. Он упрекал себя: «Да и ты тоже хорош. Политический руководитель! Вынес решение! А если Ержан не виноват? Тогда какое у него сейчас состояние, об этом ты подумал?»

Когда командиры разошлись, Василий наедине поговорил со Стрелковым.

Сначала Стрелков не соглашался с доводами политрука, потом крепко призадумался:

— Да... да. За этим что-то кроется. Говоря без утайки, я тоже недоволен выступлением Жакыпова. Уж слишком он прямолинеен. Правда, обстановка трудная. Нет времени поглубже вникать.

Брови Стрелкова сошлись к переносице.

— Время, время... Как бы это не превратилось у нас в пустую отговорку, — он, закинув руки за спину, щелкнул пальцами. — Я вот что думаю. Не поговорить ли тебе с Кайсаровым по душам? По виду он честный парень. Попробуй вызвать его на откровенность. Ему, конечно, невесело сейчас. Поддержи.

Кусков в тот день избегал встречи с Ержаном — он считал, что Ержану лучше побыть одному, собраться с мыслями и успокоиться.

Взвод укрепился на краю деревни. У стен домов бойцы вырыли окопы; в окнах установили пулеметы. Со вчерашнего дня противник то пристреливался, то предпринимал мелкие атаки. После полудня наступило затишье. Бойцы взвода Ержана вылезли из окопов, уселись возле дома.

Кусков, подойдя, спросил у Бондаренко, чистившего винтовку:

— Где Кайсаров?

Бондаренко суетливо поднялся, глаза у него были веселые, он ответил:

— Желаю здравствовать, товарищ политрук! Они вон в той избе, — и указал на дом с крышей, развороченной снарядом.

— Поглядите-ка, товарищ политрук, во всей деревне не найдется целой избы. Еще два-три артналета, и все избы развалятся, как миленькие. — Бондаренко явно хотел втянуть Кускова в разговор.

Политрук ответил кратко:

— Война.

— Истинно, что война. Сколько разрушений! Сколько народу осталось без крова. Но не тужи. После победы заново отстроимся. Увидишь, какие хоромы отгрохаем!

Кусков улыбнулся: «Смотри, как просто рассудил!» Бондаренко, боясь упустить собеседника, не унимался:

— Забьется, допустим, в какой-нибудь трухлявый дом хвашист, и мы, чтобы выжить его оттуда, разрушаем к чертовой матери весь дом. Позавчера, когда занимали деревню, мы в тот вон дом, видите? — обгорелый стоит, без крыши, — мы в тот дом бросили десяток гранат. Он и вспыхнул. И все это из-за одного долговязого рыжего хфрица. Тьфу!

Кусков рассмеялся. А Бондаренко даже не усмехнулся и только вздохнул:

— Вот это и есть война, товарищ политрук. Только начали в зажиточную жизнь входить, а приходится изничтожать собственное добро.

Заслышав шаги за спиной, политрук обернулся. Это подошел Ержан. Василия поразили запавшие его щеки и темные круги под глазами.

Василий спросил:

— Как настроение?

— На высшей точке.

Улыбка у Ержана была болезненная, а в голосе слышалась едкая насмешка. Он словно постарел за одни сутки. Какой-то внутренний огонь сжигал его.

Политрук сказал:

— Ну, давай посмотрим твою оборону.

— Вон она, оборона, перед вами, — Ержан повел рукой перед собой.

— Покурим, — предложил Кусков. — Давай кисет.

Ержан взглянул на Василия и вытащил из кармана кисет.

— Ты сегодня невеселый какой-то.

— А с чего мне плясать? — отведя взгляд, тихо сказал Ержан.

Помолчав, Ержан проговорил:

— Выходит, я попросту дурак. Возомнил, что знаю людей, а на поверку оказалось — ничего о них не знаю.

— Это верно: глупо было связываться с Молдабаевым. — Василий положил ладонь на колено Ержана. — Но, насколько я тебя знаю, ты не такой уж невежда.

Василий засмеялся.

— Здесь нет ничего смешного. Я думал, что большинство людей справедливы, честны, открыты, — сказал Ержан. — Во всяком случае, что здесь, на фронте, люди именно такие. Теперь вижу: и тут много двуличных, бесчестных проходимцев.

— Откуда такой мрачный вывод?

— Разочаровался в людях.

— Быть может, во всем человечестве разочаровался?

Ержан начал сердиться.

— Почему ты иронизируешь? Ведь ты не знаешь, что у меня творится внутри.

Ержан в упор посмотрел на Василия. Он был готов к яростному спору. Но Кусков оставался спокоен. Отбросив шутливый тон, он заговорил рассудительно и мягко:

— У меня тоже такое впечатление, что ты на кого-то очень обижен. Расскажи откровенно. Зачем тебе прятать это в себе? Поделишься — легче станет.

Спокойный голос Кускова подействовал на Ержана сильнее, чем окрик.

— Да о чем мне рассказывать? — попытался он отговориться. — Кому это надо?.. Понимаешь, влюбился в девушку. И вот...

— Ты влюбился, а девушка тебя не любит?