Избранное в двух томах. Том второй

Мы — маленькая горстка людей — двигаемся по безграничной сыпучей глади на мерно раскачивающихся верблюдах. Издали, наверное, похожи на муравьев, и все же каждый наш шаг заставляет все дальше отступать бесчисленные гребни песчаных волн. Пески как бы дразнят нас трепещущим платком из шелкового миража и увлекают в пугающую таинственную даль.

Впереди каравана на черном верблюде-метисе едет наш вожак Даулетияр. Из-под шапки, отороченной вытершимся мехом выдры, виднеется его потный, испещренный морщинами затылок. Это старший брат моей матери. Я и другие спутники называем его почтительно — Дауке. Целый день он сидит на верблюде, не шелохнувшись, как каменное изваяние. Даже в самую темную ночь, когда ни зги не видно, Дауке не собьется с пути. Самый спесивый в нашем караване, плешивый Рысмагамбет, тоном, не допускающим сомнений, утверждает, что у Дауке есть свой тайный, никому не видимый вожатый — черный бычок, который ночью идет впереди него на расстоянии длины аркана.

— Сам видел, своими глазами, — клянется Рысмагамбет.

Между прочим, когда мы едем ночью, мне тоже мерещится впереди что-то черное, но я не могу понять: бычок то или кустарник.

Я в караване самый младший. Мне пошел десятый год. «Если хочешь учиться, — сказал мне Дауке, — надо ехать в город. Разве в ауле учеба?» И вот теперь он везет меня в далекий город к своему ученому брату. А мне тоскливо... И оттого, что я покидаю аул, и от бесконечных песков, и оттого, что рядом нет товарищей и мне не с кем перекинуться словом. Я даже не могу свободно двигаться в своем удобном гнездышке, устроенном на горбу верблюда. Весь день я сижу, как птичка в клетке. Размеренный шаг раскачивающегося верблюда наводит на меня сонливость. Когда игра солнечных лучей порождает мираж огромного, призрачно-синего моря, мне начинает казаться, что я плыву в лодке. Единственное мое развлечение — это грезы. Я вспоминаю сказки, оставшиеся в моей памяти с малых лет или услышанные в пути от Дауке. И бесконечная пустыня кажется мне родиной джинов и пери, не видимых простым смертным, родиной птиц и джейранов, говорящих человеческим языком. Детское воображение оживляет одну сказку за другой, и их герои безмолвной чередой проходят перед моим взором.

Небо становится розоватым. Я вижу, как высоко в поднебесье, размахивая мощными крыльями, вздымается легендарная птица — самрук. На ней сидит молодой батыр. Летит он за широкие степи, за синие моря, чтобы отнять у злого колдуна свою возлюбленную, похищенную этим лиходеем...

— Во-он Аяз-Кала! — Резкий звук, как звук металла, — голос Даулетияра прорезал безмолвие песчаной пустыни.

Я очнулся от своих грез и вгляделся в сверкающие, будто раскаленное золото, пески. И вдруг я ясно различил красные крепостные стены. Они всплывали над песками, как корабль из морской пучины. По мере нашего приближения они росли на глазах. Вместе с одиноким холмом, который служил им основой, они уже теперь возвышались над всей окрестностью. Склонившееся к горизонту солнце, будто собака, положившая голову на лапы, во все глаза смотрело на руины древнего города.

В этот предзакатный час реальная картина тоже показалась мне миражом, погасла минутная радость, вызванная близостью человеческого жилья, и мною овладел трепет ожидания чего-то необыкновенного.

— Дауке, мы приехали? — спросил я, стараясь звуком собственного голоса рассеять страх перед безмолвным городом. — Здесь дом дяди Береке?

— Нет, Сапаржан, — ответил Даулетияр, не оборачиваясь. — До Шорохана еще шесть переходов. А этот город — мертвый.

— Как? В нем нет ни единой живой души? — спросил с дрожью в голосе Рысмагамбет, едущий позади нас.

На этот раз Даулетияр обернулся:

— Давным-давно вымер Аяз-Кала, печальна его участь.

— Дауке, расскажи про Аяз-Кала, дорога короче покажется! — взмолился Рысмагамбет.

— Потерпи немного. Вон за той саксауловой рощей будет колодец, глотнем водицы, дадим отдохнуть верблюдам, тогда и расскажу...

Караванщики развьючили верблюдов. Утомленные длинным переходом по Кзыл-Кумам, двугорбые верблюды казахской породы и одногорбые метисы, вытянув шеи, раскачиваясь, опустились на живот.

Я выбрался из своего гнезда и запрыгал, чтобы размяться: ноги у меня совсем онемели. Потом я сорвал рослый ковыль и поднес его к морде верблюда. Он посмотрел на меня большими влажными глазами, шевельнул верхней разрезанной губой и отвернулся.

— Напои, а потом дай ему ветки молодого саксаула, терпкого хочет, — подсказал мне Дауке.

Я отбросил ковыль и подошел к дяде. Одна сверлящая мысль не давала мне покоя.

— Дауке, ты сведешь меня в Аяз-Кала? Расскажешь про него?

Дядя, оставив меня без ответа, подошел к Алдангару, смуглому джигиту с толстыми щеками:

— Вот что, сынок, разложи-ка костер. Утолим жажду. А пока варится мясо, сходим в Аяз-Кала.