Избранное в двух томах. Том второй

Впрочем, и это прошло, время затянуло и эту рану. Они смогли победить судьбу и построили себе новую, добрую и прочную жизнь, с которой их уже никакая сила не собьет. Впереди их ждала спокойная старость...

Жанель шагом возвращается домой. Глаза устали. Впереди снежными валами бугрятся овчарни. Низенькая чабанская изба протягивает из-под сугроба свою трубу, как единственную руку. В степи никого.

11

Жизнь чабана считается одинокой, почти отшельнической, но тем не менее у него есть свой мир, привычный и довольно многообразный. Сотнями невидимых нитей этот мир связан со всем остальным миром, с большой жизнью.

Буран вырвал Коспана из его мира и бросил в пустоту. Все нити, видимые и невидимые, обрублены. Слабое дыхание жизни, в центре которого он сам, теплится в зловещей пустыне, безвольное, как «перекати-поле». Если он ослабит усилия, дыхание прервется, и погибнут все — и овцы, и собаки, и верный его друг Тортобель. Он сам погибнет.

«Белая бестия», так называет он буран, не смогла уничтожить его первым ударом. Теперь она решает взять его измором, не дает ни минуты покоя, подстерегает каждый неверный шаг, морозным воздухом леденит легкие, выдувает последние остатки тепла из шерсти овец.

Голодные овцы дрожа жмутся друг к другу. Вожак отары, черный козел, забыв свои обязанности, прячется среди овец. Длинная шерсть его смерзлась в сосульки, от былого величия остались только роскошные рога, которые сейчас нелепо торчат над отарой. Красавицу Кокчулан сейчас не узнать — дивная ее шерсть с синим отливом свалялась, некогда пышный курдюк опал, как проколотый мяч.

Даже собак довела «белая бестия». Бока у Кутпана ввалились. Майлаяк, жалобно скуля, бредет у ног хозяина. Иногда она поднимает голову и смотрит на него слезящимся умоляющим взглядом. Коспан отворачивается — ему нечего ей дать, запас пищи на исходе.

Один только верный Тортобель пока не сдается. На коротких привалах он сильными копытами раскапывает снег, щиплет мерзлую траву. По первому зову хозяина с готовностью поднимает голову.

Судьба всех этих беспомощных существ в руках Коспана. Без него «белая бестия» мгновенно пожрет их.

«Белая бестия»... Коспану кажется уже, что это не просто ветер, тучи и снег, что это действительно какой-то демон, злая, коварная личность, решившая за что-то свести с ним счеты.

Но все-таки... но все-таки так уж устроен человек — он борется до самого конца и в самые гибельные моменты находит в себе невесть где таящиеся силы.

Интересно то, что Коспан уже привык к этой изнуряющей борьбе. Шаг за шагом с тупым упорством он идет вперед, щелкает бичом, вытаскивает за курдюки застрявших овец. «Зацепиться за пески, зацепиться за пески», — твердит он себе. Вот уже и руки потеряли чувствительность, лицо распухло и окоченело, мутит... Он пытается отвлечься, подумать о чем-нибудь, что-нибудь вспомнить, но мысли гаснут, как мокрые дрова.

Вдруг он даже не замечает, а чувствует, что «белая бестия» решила дать ему передышку. И впрямь, через несколько минут далекие холмы выплывают из мглы, в разрыве туч появляется кусочек синего неба.

Тучи на горизонте поднимаются все выше, показывается предзакатное солнце, начинает искриться снег.

Ветер стихает, исчезают последние языки поземки, и степь открывается во всей своей беспредельности, похожая на застывшее штормовое море.

И во всем этом огромном мире не видно ни одной живой души. Тщетно Коспан всматривается в пространство. Ему представляется, что только он один со своей отарой и остался на земле.

Коспан вздрагивает от внезапного звука — это заскулила Майлаяк. Видно, и ее угнетает белое безмолвие.

Дорого бы он дал за такую тишину тогда, в том лесу, в Силезии...

Мир был предельно тесен, предельно заполнен звуками, запахами и движениями. Коспан лежал за кустом. Ему хотелось стать частью этого прилизанного немецкого леса, какой-нибудь корягой, пнем, улиткой, божьей коровкой...

Ночью, когда они с Гусевым подошли к этому лесу, он показался им настоящими джунглями, надежным дремучим убежищем, но с рассветом он начал редеть, расступаться, и вот теперь под ярким весенним солнцем просматривался насквозь, почти даже не лес, а парк.

Спрятались в стеклянном ящике всем на обозрение! Отвратительное чувство обнаженности все сильнее прижимало к земле, хотелось просто залезть под дерн.

И звуки, звуки со всех сторон. Тоненьким зуммером поет вдалеке майский жук, но при их приближении он уподобляется «фокке-вульфу». Прозрачные крылья стрекозы дребезжат, словно листы жести. Шелест листвы гулко хлопает по барабанным перепонкам. Как танк, ревет шмель.

И вдруг среди этих усиленных воображением беглеца звуков послышались сзади медленные спокойные шаги. У Коспана заколотилось сердце. Гусев? Да не сумасшедший же он — гулять среди бела дня по немецкому лесу. Совсем близко послышалось шумное дыхание, глубокий трагический вздох. Мимо прошла бурая в белых полосах корова.

«А вдруг сейчас за ней пастух», — похолодел Коспан от этой мысли.