Избранное: Величие и нищета метафизики

После похищения монахинь, состоявшегося в Страстную Субботу 1523 г., Лютер назвал бюргера Коппа, организовавшего сей подвиг, <блаженным татем> и написал ему: <Подобно Христу, вы избавили эти бедные души из темницы людской тирании, и сделали это в дни, указанные свыше, в те дни Пасхи, когда Христос разрушил темницу своих мучителей> (ibid., 40; Weim., IX, 394-395). Сам он окружил себя монашками, возвращенными таким образом в натуральное состояние и, к сожалению, слишком хорошо усвоившими его уроки (65*, - писал лютеранин Эобан Гессе - Denifle, I, 189; Helii Eobani Hessi et amicorum ipsius epp. famil. libri XII. Marburgi, 1543, p. 87). Его Катарина Бора тоже была из таких. Примечательно и понятно, что платой за эту войну с христианским девством стало гнусное презрение к женщине: <Слово и дело Божие ясно говорят нам, что женщина должна служить или браку, или блуду> (Weim., XII, 94 (1523)); <Если женщины изнуряются и умирают, производя потомство, в том нет зла: пусть умирают, лишь бы рожали - для того они сотворены> (Ег1., 20, 84; Weim., X, II, 301, 13 - Проповедь на брак, 1522 г.). Я цитирую здесь только то, что возможно передать.

<Не принимай благодати Божией всуе>, - вопит он священнослужителям, призывая отвергнуть обет целомудрия. <Преступи только через краткий миг стыда - затем наступят прекрасные годы, исполненные чести. Подай тебе Христос благодать, дабы Духом Его эти слова стали силою и жизнью в сердце твоем> (De Wette, II, 640). Он жалеет бедных юношей и девушек, палимых чувственным огнем (Enders, III, 207, август 1521 г.) и всю свою евангелическую ревностность употребляет, чтобы расковать их либидо, заявляя, что <любострастия никакое средство не может исцелить, даже брак (libido nullo remedio potest curari, nequidem conjugio), потому что и большинство женатых живет в прелюбодеянии> (Opp. exeg. lat, I, 212 (1536)). В общем, можно констатировать некоторое родство между <либидо> у Лютера и у Фрейда (ср. Weim., XVI, 511, 5 ноября 1525).

<Постепенно, - пишет Денифле, - Лютер начал думать, говорить и писать под влиянием сладострастных утех; отсюда и произошли его писания [против целомудрия], подобные которым можно найти, да и то редко, лишь у самых развратных сочинителей> (I, 172). Святотатственная смесь бесстыдства и евангелизма, до которой он додумался, кажется, первым, иногда доходит до самого отвратительного цинизма (см. письма от 22 июля и 6 декабря 1525 г.: Enders, II, 222, 279).

Отметить эти исторические факты, как бы ни был противен их предмет, было необходимо, чтобы дать представление о нравственном состоянии Лютера после падения, - состоянии, которое в гораздо большей мере было следствием, чем причиной падения.

Что же после этого удивительного, если, невзирая на жалобы и укоры несчастного реформатора, первым результатом проповеди чистого Евангелия стал страшнейший разгул скотства? Как выразился Генрих Гейне, всю историю Германии этого времени составляют возмущения чувственности. <Народы, - признавался Лютер, - так возмутительно ведут себя по отношению к Евангелию, что чем больше его проповедуешь, тем хуже они становятся> (Ег1., 17, 235-236, 1544). <Чем дальше распространяется наше учение, тем хуже становится народ - все это дела или проделки того проклятого беса. Всякий видит, до чего народ теперь стал жаднее, скареднее и бесстыднее, наглее и злее, чем был при папизме> (Erl., 1,14, 1533). <Прелюбодеяние, блуд и кровосмешение не знают пределов>, - писал Вальднер. Хуже всего было развращение молодежи. <Едва мальчишки выйдут из колыбели, - писал Иоганнес Бренц в 1532 г., - как хотят иметь женщин, а девочки, которым еще далеко до брачного возраста, предаются праздным мечтаниям о мужчинах> (Denifle, II, 111-115). Психология детства по Фрейду подтверждается на этих малолетних лютеранах, родившихся на свет в атмосфере любострастия, как, возможно, и на примере некоторых специально <подготовленных> кругов общества XX в.

151 Егl., 17,96-97(1531).

152 <Паписты селят на небе людей, которые ничего и не умели, кроме благочестивых дел; столько есть легенд о святых, и ни в одной нам не рассказано о настоящем святом, о человеке, обладавшем истинной христианской святостью - святостью в вере Вся их святость и благочестие в том, что они много молились, много постились, много трудились, умерщвляли плоть, спали на дурной постели и носили грубое платье. В таком-то благочестии, или вроде того, псы и свиньи тоже могут каждый день упражняться> (Erl, 63, 296, 304, 1531).

153 См.: Dôllinger. La Réforme (trad. Perrot). Paris, 1847-1851, t. III, p. 248.

154 Enders,VIII, 160-161.