Избранные детективы и триллеры. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)

— Вам как милиционеру надо знать совсем другое, — проговорила она после долгой паузы, — вас должны интересовать не болезни, а преступления. Вы ведь выбрали такую профессию для того, чтобы искать преступников. Вы оперативник, то есть сыщик, верно?

— Ну, в общем, да, — кивнул Арсеньев, пока не понимая, к чему она клонит.

— Самый тяжкий вид преступления — убийство. Каждое убийство должно быть раскрыто. Для сыщика это главное — узнать, кто настоящий убийца, даже в том случае, если наказать за преступление невозможно и ничего нельзя изменить. Знать, кто преступник — профессиональный долг сыщика.

Шаль медленно соскользнула на ручку кресла, оттуда на пол, Лисова не заметила этого. Саня все шарил по карманам в поисках зажигалки. Лисова медленно, тяжело поднялась, шагнула к комоду, закрыв его своей широкой, обтянутой шелком фигурой, принялась дергать какой-то маленький боковой ящик. Он долго не поддавался и вдруг при очередном рывке вывалился целиком, грохнулся на пол.

— О, Господи! — простонала Светлана Анатольевна и опустилась на корточки.

Саня нашел зажигалку. Она не работала, кончился газ.

На веранде повисла тишина. Лисова распрямилась, медленно повернулась и спокойным, глухим голосом сообщила:

— Терпеть не могу открытые босоножки. Терпеть не могу этот комод. Представляете, ящик упал прямо на пальцы. Очень больно.

Арсеньев увидел в ее правой руке небольшой пистолет и даже сумел разглядеть, что это одна из последних модификаций “Макарова”.

* * *

— Ну что же вы не кушаете? Надо кушать, смотрите, как вкусно, — нянька Раиса держала вилку у рта Галины Дмитриевны. На вилке был кусок куриной котлеты.

— Спасибо, я не хочу.

— Не хочу, не хочу, — проворчала Раиса и, покосившись на Галину Дмитриевну, быстро положила кусочек к себе в рот.

— Ну, а вот картошечки? — спросила она, когда прожевала. — Смотрите, какое пюре, нежное, с маслицем, без комочков, я укропчиком посыпала, м-м, какое пюре, — Раиса прикрыла глаза и покачала головой.

— Ешьте все, мне не надо.

— Как же? Это ужин ваш. Как же вы без ужина? Хотя бы яблочко, что ли? — Раиса протянула ей блюдце с тонко нарезанным яблоком.

— Спасибо. Я сейчас не могу.

— Да вы и в обед не могли, милая моя, вы посмотрите на себя, вас же ветром сдувает.

— Где вы нашли здесь ветер? — чуть слышно прошептала Галина Дмитриевна.

Тарелка быстро пустела. Раиса собрала хлебной корочкой остатки пюре, одним глотком выпила томатный сок, вытерла губы.

— Надо правильно, регулярно питаться, это основа основ, — строго заявила она, — организм должен получать достаточное количество калорий, чтобы полноценно функционировать. Вот раньше, когда нанимали на работу, сначала сажали работника за стол, наливали ему щей, давали каши тарелку и смотрели, как ест. Если хорошо, быстро, значит и работать будет так же. А если аппетита нет, тогда пошел вон. Ну какой, скажите, пожалуйста, аппетит у детей, если они постоянно жуют резинку? Я наказывала за это очень строго. Во всем должна быть дисциплина. Жевать надо в столовой, читать в классе или в библиотеке, а когда начинается разгильдяйство, можно ожидать чего угодно. Вы согласны со мной?

— Да, конечно.

Галину Дмитриевну совсем не раздражали педагогические речи няньки. Она могла дремать под них, могла просто лежать, не слушая, и мысленно вести свой бесконечный диалог с Любой.

— Ты очень долго живешь, — упрямо повторяла Люба, — слишком долго. Я бы тоже так хотела.

Правда, она долго жила, постепенно забывала, что она убийца и не заслуживает ни любви, ни жалости.

Страх воды остался, это было проблемой, поскольку Женя очень любил отдыхать на море. Но помогала мама, всякий раз, когда намечалась поездка, она заранее заболевала, и Гале удавалось остаться в Москве. Сохранился страх толпы и общественного мнения, он был слабей и безобидней водобоязни и заглушался с помощью нескольких таблеток валерьянки, настойки пустырника или простого самовнушения.

Время летело все быстрей, Женя стал крупным политиком, она гордилась им, переживала его победы и поражения острее, чем он сам.

Тетрадка хранилась в ящике стола, в глубине под бумагами. Она возвращалась к ней все реже. Два раза в году, в Любин день рождения и в Прощеное воскресенье ездила на кладбище. Сначала боялась встретить там Любину маму, Киру Ивановну, но ни разу не встретила и бояться перестала. Могила была запущенной, и каждый раз Галя выпалывала там сорняки, подправляла и красила жестяную пирамидку, а когда пирамидка совсем истлела, заказала скромный памятник из светлого гранита, отыскала у родителей в старых альбомах маленькую Любину фотографию, ее пересняли на фарфоровый овал.

В девяносто пятом году, в разгар очередной предвыборной кампании, когда не было ни минуты свободной и жизнь дошла до точки наивысшего напряжения, посреди суеты, беготни, звонков, переговоров, Жениных капризов и истерик (вполне нормальных в такой ситуации) Галина Дмитриевна вдруг почувствовала себя очень странно.