– Эй, Елагина, мы с тобой восемь лет не виделись. И ты так вдруг за меня испугалась? Дорогу я не там перебегаю, по сторонам не гляжу… Да если бы со мной что-то случилось за эти восемь лет, ты бы небось и не узнала даже. Есть я, нет меня – какая тебе разница? Я почти бомж. Наркоманка. Судомойка из пельменной. Арбатский оборвыш. А ты, – она выразительно присвистнула и закатила глаза к потолку лифта, – госпожа губернаторша… Я, между прочим, за эти восемь лет дважды побывала в реанимации. Чуть концы не отдала. Считай, погостила на том свете. Огляделась, местечко себе забронировала.
Лифт остановился. За разъехавшимися дверьми стояла соседка из квартиры напротив, супруга заместителя министра, шестидесятилетняя дородная дама. Она явно слышала последние несколько фраз, произнесенных в лифте. Она уставилась на Нику и на Зинулю и на несколько секунд застыла, не давая им выйти.
– Доброе утро, Вероника Сергеевна, поздравляю вас, и Григория Петровича поздравляю. А вы, оказывается, в Москве? И когда же вы успели прилететь? Впрочем, да, ведь у Григория Петровича свой самолет. Вы знаете, это очень кстати, завтра собрание членов домового совета, мы будем ставить вопрос о работе сантехнических служб. А вы не больны, Вероника Сергеевна? Вы плохо выглядите, – блестящие глазки жадно ощупывали Нику, халат, шлепанцы, бледное зареванное лицо, рассыпанные по плечам непричесанные волосы. Ника поймала этот взгляд и подумала, что еще никогда, ни разу в жизни она в таком виде не появлялась за порогом своей квартиры. Глазки сверкнули на Зинулю, впились в ее рваные кроссовки.
– Разрешите пройти! – рявкнула Зинуля в лицо соседке. Та опомнилась, отступила на шаг, покачала взбитой, как безе, пергидрольной прической.
– Вероника Сергеевна, с вами все в порядке? Я поздоровалась, вы не ответили.
– Осторожно, двери закрываются! – пропела Зинуля механическим голосом.
– Что? – соседка густо покраснела.
– Женщина, вы слышите, двери закрываются. Спешите, не зевайте! Лифт сейчас уедет. Это последний лифт на сегодня. Другого не будет! Какой вам этаж?
– Первый, – растерянно выдохнула соседка и шагнула в лифт.
– Счастливого пути! – Зинулина рука скользнула в закрывающиеся двери и нажала кнопку первого этажа.
– Ну ты хулиганка, Резникова, – засмеялась Ника сквозь слезы, – как была хулиганкой с первого класса, так и осталась.
– А ты, Елагина, жестокий, бессердечный человек, – печально, без тени улыбки, произнесла Зинуля, – как была ледышкой с первого класса, так и осталась.
– Это почему?
– Обидела хорошую женщину.
– Чем же, интересно, я ее обидела?
– Ну как ты не понимаешь? – поморщилась Зинуля. – Ты весь кайф ей испортила. – Она поставила пакеты на кухонный стол и стала извлекать продукты:
Картонную коробку с французским камамбером, упаковки с нежно-розовой малосольной семгой, янтарной севрюгой, пакетики с орехами кешью, коробку апельсинового сока, булочки, сливочное масло, огромную плитку белого пористого шоколада, пачку молотого кофе «Чибо-эксклюзив», пачку сахара, да не простого, коричневого. Потом из широкого кармана своей стройотрядовской драной ветровки достала аудиокассету. Альбом «Битлз» «Неlр!».
– У меня есть, – бросила Ника, взглянув мельком на кассету.
– Да? Я не знала. Ну ладно, пригодится. Себе возьму. Любимая Никиткина песня «Yesterday». Как же без нее?
– У нас с тобой что, праздник? – тихо спросила Ника.
– Вроде того, – кивнула Зинуля, – у нас поминальный завтрак. Ну и еще небольшой праздник. Сегодня я угощаю. Все-таки восемь лет не виделись. Вообще-то я тебе ужасно рада, Елагина, хотя ты бесчувственная, равнодушная ледышка. Вот и бедной женщине испортила весь кайф.
– Чем же? Ты так и не сказала.
– Был бы рядом с тобой мужик, красивый, молодой, а не я, старая оборванка, вот тогда твоя вежливая соседка поимела бы истинный кайф. Представляешь, ка-ак она потом всем бы об этом рассказывала! – Зинуля извлекла со дна пакета пачку пельменей, погремела ими, понюхала, водрузила в самый центр стола и отошла на шаг, любуясь натюрмортом.
– Ну, с чего начнем? – она распечатала кассету и поставила. – Ты опять застыла, губернаторша? Достань хотя бы тарелки. Слушай, раз уж у нас с тобой поминальный завтрак, может, ты расскажешь наконец, с чего это вдруг, с какого бодуна, ты, такая тонкая, такая нежная, вышла замуж за это животное, за Гришаню?
– А с какого бодуна ты называешь моего мужа животным? – вскинула брови Ника. – Ну да, не гений, но вполне нормальный человек. Не всем же быть гениями.
– В Никите была искра Божья, а в Гришке твоем только кремни гремят. Вот он и дергается всю жизнь, пытается добыть огонь трением, как первобытный дикарь. А искорка никак не высекается, камни-то мертвые, холодные.
– Красиво излагаешь, Зинуля, прямо как по писаному. Сама придумала или цитируешь кого-то? – усмехнулась Ника.
– Сама. У меня картинка такая есть. Человек, набитый камнями. Что-то в стиле старичка Дали. Слушай, может, ты сейчас, наконец, по прошествии долгих трудных лет разлуки, расскажешь мне, что у вас с Никитой случилось? Ведь жить друга без друга не могли.