Избранные дни

Постепенно он начал осознавать, что дни на фабрике, оттого что были такими длинными и состояли из одного-единственного действия, которое повторялось снова, и снова, и снова, образовывали свой собственный мир, отдельный от внешнего, и что все, живущие в этом мире, все рабочие фабрики, жили главным образом в этом мире, нанося краткие визиты в другой, где они ели, спали и готовились к возвращению сюда. Люди фабрики отреклись от своего гражданства и эмигрировали на фабрику так же, как их родители эмигрировали в Нью-Йорк из графства Керри. Вся предыдущая жизнь сводилась у них к снам, от которых они каждое утро пробуждались на фабрике.

Джек появился только в самом конце рабочего дня, когда прогудел гудок. Чего Лукас ожидал от его появления? Радости встречи. Какого-то объяснения. Он думал, что Джек извинится, расскажет о заболевшем ребенке, о захромавшей лошади. Что Джек пожмет его окровавленную руку — Лукас и боялся, и всей душой хотел этого. Он ждал, что Джек похвалит его. Ведь Лукас тщательно выравнивал каждую пластину. Он все их проверял.

Вместо этого Джек подошел и сказал:

— Порядок.

Он и не думал хвалить Лукаса. Лукас решил было, что Джек спутал его с кем-то другим — и Кэтрин поначалу не узнала его, и мать не узнавала. Он едва удержался, чтобы не сказать: «Это я, Лукас».

Джек перешел дальше, к Дэну, кратко переговорил с ним и ушел в другой цех, со сводами.

Лукас оставался у своей машины, хотя уже было время уходить. Машина была такой же, как и всегда, — ремень, рычаги, ряды зубьев.

Он произнес:

— Разве стоит пугаться смешения?

Но сам он пугался. Его пугало упорство машины, ее способность находиться здесь, вечно на одном и том же месте, а еще то, что ему надлежит всегда возвращаться к ней после краткого промежутка, посвященного еде и сну. Его беспокоило, что в один прекрасный день он может опять забыться. Вот забудется он в один прекрасный день, и машина протащит его сквозь себя, как протащила Саймона. И проштампуют его — четыре поперек и шесть вдоль, — а потом положат в ящик и отвезут за реку. Он так переменится, что никто его не узнает, ни живые, ни мертвые.

Куда он попадет после? Он не надеялся, что его душа достойна рая. Он так и останется в ящике на том берегу. Интересно, повесят ли его лицо на стенку в гостиной, при том, что не существовало ни одного его портрета, да если бы такой портрет и существовал, он не мог представить, чей придется снять, чтобы уступить ему место.

Сегодня Кэтрин его не поджидала. Лукас немного постоял у ворот, отыскивая ее взглядом, но было понятно, что она больше не придет. Это случилось только раз, когда он был совсем новичком и когда она еще беспокоилась за него. Лукасу надо было идти домой и попытаться сообразить что-нибудь на ужин родителям.

Он пошел по Ривингтон-стрит, потом по Бауэри. Пересек Вторую улицу и направился к дому Кэтрин на Пятой.

Он постучал в дверь, сначала робко, затем уверенней. И ждал, стоя на поблескивающем крыльце. Наконец дверь приоткрыла какая-то древняя старуха. Она была седой, карликового роста и поперек себя шире. Она запросто могла бы быть духом этого дома, рябым и увядшим, сварливым спросонья.

— Что такое? — спросила она. — Чего тебе надо?

— Прошу вас, я пришел к Кэтрин Фицхью. Можно мне войти?

— Ты кто такой?

— Лукас. Я брат Саймона, за которого она собиралась замуж.

— Чего тебе надо?

— Мне нужно ее видеть. Пожалуйста. Я ничего дурного не сделаю.

— Проказничать не станешь?

— Нет. Ничего такого. Прошу вас.

— Ну так и быть. Четвертый этаж Номер девятнадцать.

— Спасибо.

Женщина открыла дверь медленно, как через силу. Лукасу едва удалось войти как полагается, не рванувшись вперед и не сбив ее с ног.

— Спасибо, — сказал он еще раз.

Поднимаясь по лестнице, он чувствовал на своей спине ее взгляд и до самого третьего этажа заставлял себя ступать медленно-медленно. Следующий пролет он преодолел бегом. На площадке нашел номер девятнадцать и постучал.

Дверь открыла Олма. Олма была самая шумная из них всех. Физиономия у нее была веснушчатая и как будто ошпаренная.

— Кто там еще? — спросила она. — Гоблин или эльф?

— Это Лукас, — ответил он. — Брат Саймона.

— Знаю, дитя мое. Чему обязаны?

— Пожалуйста, я пришел повидаться с Кэтрин.

Она покачала своей большой встрепанной головой:

— Всем вам нужна Кэтрин, да? А не догадываетесь, что и остальным здесь есть чего предложить?

— Пожалуйста, Кэтрин дома?

— Ну заходи. — Она оглянулась и крикнула куда-то: — Кэтрин, тут к тебе один паренек.

Олма пропустила Лукаса в гостиную. Гостиная была точно такой же, как у Лукаса с родителями, разве что Кэтрин с Олмой и Сарой мертвых у себя не держали. Вместо них они повесили на стены картинки с цветами. Стол они покрыли лиловой скатертью.

Сара стояла у плиты, что-то помешивая в кастрюле. Баранья шейка с капустой, решил Лукас. Лицо у Сары было круглым и белым, как блюдце, и почти таким же неподвижным.

— Привет, — сказала она.

Маленькая и по-детски миловидная, хотя была никак не младше Кэтрин. В своем оранжевом халатике она легко бы сошла за приз, выигранный в ярмарочном балагане.