Избранные эссе

За это время не только новое поколение вошло в жизнь, — и людям прежним пришлось пере лицеваться, перемениться, приспособиться к окружающей новой обстановка, почувствовать себя колесиком в совершено иной машине, нежели та, в которой они были раньше. 8–10 лет тому назад на французский берег ступили воины, галлиполийцы, казаки, — осели, вросли в новую землю, колонизовали и ее, — к обернулись фермерами, таксистами, грузчиками, ажюстерами, персерами и т. д. И не нужно быть особенно догадливым, чтобы предположить, что десятилетний срок несколько изменил их прошлую психологию: померкли старые идеалы, мечта задернулась мглой, а реальная жизнь изо дня в день настойчиво твердит новую песнь, приучает к себе.

Мы все привыкли говорить, что дальнейшая судьба России определится от того или иного разрешения социального вопроса, и не замечаем, что это положение относится не только к России, — оно имеет точно такую же силу и для эмиграции. Судьба эмиграции до конца определяется социальным вопросом. И в попытках разрешения его происходят сдвиги, которых может не замечать только очень близорукий или предвзятый наблюдатель. Иногда эти сдвиги поражают своей прихотливостью и неожиданностью. Можно было бы разбить на дне категории отношение эмигрантов к социальному вопросу. Наименее тронуты им, наиболее сохранили свои старые взгляды и навыки те из эмигрантов, кто борется с жизнью в одиночку. Для таких людей все, происшедшее с ними, — некая личная катастрофа. Они выброшены во враждебный мир, они противополагают себя, иностранцев, русских, одинаково чуждому миру работодателей и рабочих, местных людей, французов. Эксплуатация работодателей идет параллельно с конкуренцией французских рабочих. И при таких условиях социальные трудности воспринимаются скорее, как национальные трудности. Вся острота сознания обращена на эту свою национальную униженность. Французы эксплуатируют меня, русского, французы конкурируют со мной, русским. И те и другие противостоят мне, объединенные национальным признаком. Незнание языка, не смешиваемость в быте еще больше углубляет эту национальную пропасть и не дает возможности угадать ее несколько иную природу. Далее, такой одиночка, общаясь вне своей работы с другими русскими одиночками, несмотря на огромное разнообразие их социального положения, чувствует с ними только известную общность — общая церковь, общий язык, общие воспоминания, общая организация, общая столовая, общая библиотека, общие газеты. И деление на «мы» и «они» строго придерживается лишь национальной линии. Можно сделать абсолютно точный вывод, — чем более работа эмигранта идет в одиночку, тем менее ощутительны в нем социальные сдвиги, тем лучше он сохранился.

Вторая категория производит иногда совершенно парадоксальное впечатление. К ней относятся русские люди, работающие организованно, большими группами в одном и том же предприятии. Парадоксальность их положения заключается в том, что, к каким бы союзам и организациям они ни принадлежали, объединяясь национально, они вместе с тем объединяются и социально.

Представим себе, например, какую-нибудь группу воинского союза, работающую в одном и том же предприятии, живущую в одной и той же казарме, имеющую один и тот же стол и т. д. — и, наконец, противостоящую одним и тем же работодателям. Французский мир оборачивается к такой группе русских рабочих одной своей стороной: французы — работодатели, эксплуатируют, плохо кормят, построили сырую казарму и т. д. Конкуренция французских рабочих чувствуется мало, или даже совсем не чувствуется. И получается парадоксальное положение, при котором национальное совпадает с социальным. Очень часто процесс этот носит яркий и законченный характер. Еще чаще он, так сказать, прикрывается псевдонимом: отстаиванием национального достоинства и национальных интересов именуется отстаивание социального достоинства и социальных интересов. Стремление к правде социальной имеет псевдонимом стремление к правде национальной. Конечно, существование такого псевдонима не вечно, — очень быстро вещи начинают называться своими именами, и социальный вопрос все более и более становится самым злободневным вопросом русской эмиграции. Можно сказать даже так: тот факт, что развивается он первоначально не под своим собственным именем, а под псевдонимом всеми признаваемой и жгучей идеи национального, — этот факт в конечном результате дает ему отпечаток чего-то вполне доброкачественного, благонамеренного легального Защищать честь русского имени есть долг каждого национально мыслящего русского человека, — не его вина, если честь русского имени попирается на рабочем фронте, и достоинство его, как рабочего совпадает с его русским достоинством. Он и рабочее свое состояние должен защищать так же, как и всякое другое, связанное с русским именем. Не крадучись, не контрабандой, а по самой золотой и широкой дороге национального сознания входит в эмигрантскую жизнь социальный вопрос.

И парадоксальным и неожиданным результатом эмигрантского существования надо считать именно эти социальные сдвиги.