Избранные и прекрасные

Как по волшебству, она притихла и молчала всю дорогу до дома на Уиллоу-стрит. Я увидела единственный светящийся желтый прямоугольник – окно в кабинете судьи, в остальном дом был пуст и молчалив. Выбираясь из родстера Дэйзи, я вдруг почувствовала себя гораздо более взрослой и по-житейски мудрой, чем когда садилась в эту же машину минувшим утром.

Дэйзи удивила меня, набросившись со спины и заключив в объятия. Она всегда была ласковой, но в ее объятиях или поцелуях, больше похожих на осторожное клевание, всегда ощущалась дистанция. А в сегодняшнем объятии пространства между нами не осталось, и на секунду я запрокинула голову, прижавшись к ней.

– Не говори никому, – взмолилась Дейзи, и я решила сделать вид, будто она меня поблагодарила.

Я стала подниматься по тускло освещенной лестнице – туда, где застыл в коридоре призрак Анабет Бейкер, злобно таращась на меня. Она уже не пугала меня так, как в детстве, – не выглядывала из темных дверных проемов, не хватала меня за щиколотки из-под кровати, так что каждый вечер мне приходилось запрыгивать под одеяло. Она меня недолюбливала, но эта неприязнь с годами стала чуть более душевной. Воздух вокруг нее был промозглым, и я знала, что не стоит слишком долго смотреть ей в глаза – от этого у меня возникала болезненная слабость, не проходившая часами.

Но на этот раз вместо того, чтобы пройти мимо нее, я остановилась, чтобы ее оглядеть: старомодное платье, плавные волны прически «помпадур» и кольцо темных синяков вокруг шеи.

– А как это было у тебя? – спросила я. – Ты тоже оказалась беспечной?

* * *

Наступил четверг, Дэйзи перехватила меня по пути в школу. С тех пор как мы побывали в «Фулбрайте» несколько дней назад, мы с ней не общались, но она явилась, словно так мы и договаривались, за несколько минут до того, как я вступила на территорию Блейкфилда. Пока я садилась в машину, Дэйзи улыбнулась растерянным школьникам за моей спиной и благосклонно, как королева, помахала им рукой.

– Выглядишь лучше, – заметила я, и она рассмеялась.

– О, милая, со мной все просто ужасно! Я не сомкнула глаз с тех пор, как мы виделись в прошлый раз, и ты только посмотри…

Она сняла руку с рычага переключения передач и показала мне: все кончики пальцев, кроме большого, были аккуратно забинтованы.

– Вчера вечером я была прямо сама не своя, и мне захотелось чаю. Сначала все шло нормально, но, прежде чем я успела опомниться, вдруг оказалось, что я визжу во весь голос, по полу растекается кипяток, а мамина керамическая шкатулка, где она держит заварку, вдребезги разбита. Как же это было жутко, Джордан…

Я сидела молча, откинувшись на спинку сиденья и затягиваясь ее сигаретой. Я представила, что у нее под повязками: обожженные подушечки пальцев. Она не просто задела рукой медный чайник – она умышленно причинила себе боль.

Она качала головой, рассказывая, как утром отец отругал ее и дал денег, чтобы она купила новую керамическую шкатулку для заварки, пока мать не вернулась домой. Я предоставила ей воображать ту мою реакцию, какая ей по душе, и, пока мы ехали, разглядывала тусклое мартовское утро с солнцем, еле-еле поднимающимся в небо, с людьми, которые спешили на учебу или на работу и не имели никакого отношения к нам с Дэйзи. С таким же успехом мы могли быть ангелочками пролетом через Луисвилл с какой-нибудь божественной миссией, невидимые в нашем белом родстере.

Мы затормозили у «Фулбрайта», в то время суток переполненного. У нас на виду две женщины в сестринских формах вошли, еще пошатываясь после тяжелого дежурства в соседней больнице Благодатной Марии. Поверх таблички с мертвыми светлячками было видно, что все столики заняты, и…

– Нет-нет, ни в коем случае.

Дэйзи съежилась на своем сиденье, качая головой и вцепившись в руль так крепко, что я уж думала, костяшки ее пальцев прорвут тонкую кожу.

– Джордан! Джордан, нет, я не могу… Прошу, пожалуйста, я не могу, лучше я уеду домой. Не могу, не могу.

– То есть не пойдешь, – огрызнулась я и резким движением выбралась из родстера, взмахнув косами за спиной.

Раздражение внесло меня прямиком в двери ресторана, несмотря на многочисленные взгляды. На меня всегда глазели, когда я появлялась в людных местах Луисвилла. В Чикаго я смотрелась бы совершенно заурядно, но мы были не в Чикаго. Держась так прямо, будто мне в позвоночник вставили стальной прут, я уставилась в упор на девчушку за кассой. Женщины, с которой мы говорили несколько дней назад, нигде не было видно.

– Мне сэндвич с рыбой, – заявила я, предоставляя ей самой разобраться, что это значит. Свой четвертак я придвинула по прилавку к ней, она соскребла его и скормила стальной машине.

– Минутку, – попросила она и скрылась на кухне.

Секунды уползали прочь, а я продолжала смотреть прямо перед собой, с лицом неподвижным, как камень, но чувствуя, как шее сзади горячо так, словно я весь день провела на солнцепеке.