"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10 (СИ)

– Мы уже знаем, что она не капризная и с ней всегда легко, – сказал я. – Похоже, у нее тихая душа, она – созерцательный ребенок.

– Созерцательный ребенок! – Поппея рассмеялась. – Только ты способен присвоить такую черту грудничку.

Клавдия начала ворочаться и изгибаться, а я посмотрел на ее лицо. Когда она только родилась, лицо у нее было красным, а теперь кожа стала белой, а губы порозовели.

– У нее кожа оттенков, которые мы выбрали для нашего нового дворца, – заметил я. – Красный с белым.

– Ты хоть понимаешь, насколько нелепо звучит все, что ты о ней говоришь? – спросила Поппея. – Ты изъясняешься как поэт, которого распирает от любви.

– Так и есть! Меня переполняет любовь! И если хочешь знать, я уже посвятил ей несколько стихотворений и собираюсь положить их на музыку. Скоро вам их спою.

– Увы, когда она родилась, солнце к ней не прикоснулось, ведь это случилось ночью.

– Луна прикоснулась. Я видел, она взошла, как раз когда мне сообщили о рождении дочери.

– Даже если луна не взошла, я уверена, что ты ее видел, – снисходительно улыбнулась Поппея.

* * *

В марте дела империи призвали меня в Рим. К этому времени морской путь был открыт, и я на корабле добрался до Остии, а потом поднялся по Тибру до Рима. Весна уже наступила, ветки деревьев словно покрылись светло-зеленым пухом, а поля постепенно сбрасывали свои серо-коричневые зимние покровы. В ясном небе то и дело, как бы подмигивая мне, взмахивали ярко-белыми крыльями возвращающиеся с зимовок птицы. Мир рождался заново, и я наконец стал частью этого мира и участвовал в его возрождении. Мерзости и уродство моего наследия и моей родословной остались позади, впереди меня ожидало будущее – яркое, как белые крылья птиц на фоне синего неба.

Войдя на территорию дворца, я увидел, что рабочие уже практически завершили строительство, но надо было еще убрать груды земли и камней, вымостить дорожки и не забыть о росписях на стенах.

Но, судя по всему, к лету мы уже сможем переехать.

В Рим меня призвали срочные новости о восточной кампании в Армении. Когда Бурр был еще жив, консилиум, придерживаясь агрессивной военной политики, послал воевать с парфянами генералов Домиция Корбулона и Цезенния Пета в надежде покорить Армению и так положить конец затянувшейся войне, которая велась с переменным успехом и очень походила на перетягивание каната, где канатом и была Армения. У меня были сомнения, но я не касался этой стратагемы. Теперь мои сомнения оправдались.

Генерал Пет потерпел сокрушительное поражение от парфян в битве к северу от реки Мурат, был взят в плен и, чтобы вернуть свободу, вынужденно согласился на уход римлян из Армении до той поры, пока царь Вологез и я не заключим соглашение. Получив свободу, Пет повел себя крайне недостойно – бросил своих раненых солдат и с феноменальной скоростью, будто его преследовал демон, бежал в Рим, делая по сорок миль в день.

Для этой аудиенции, как и для приема сенаторов в Антиуме, пришлось надеть тогу. Принимал я его в специально отведенной для подобных встреч комнате, где все стены были украшены фресками с изображением Ахилла в различных битвах. Они послужили бы немым укором трусливому воину.

Пет, в гражданской одежде, стоял посреди комнаты. Возможно, его военные одеяния и доспехи остались у парфян в качестве трофея. Или же если он их сохранил, то посчитал себя недостойным их надеть. Когда я вошел, Пет опустился на одно колено.

– О высочайший цезарь, падаю ниц пред тобой! – воскликнул он и распростерся на полу.

Я стоял, смотрел на него сверху вниз и молчал, давая ему время ощутить всю меру его унижения.

– Встань.

Пет медленно поднялся. Он был весь какой-то взъерошенный, и я по глазам видел, что ему страшно.

– Ты вернулся в Рим, после того как подверг жестокому унижению свою страну, свою армию и своего императора, – сказал я. – Аквилы Рима[452] захвачены врагом. Твои раненые брошены на произвол судьбы, что недостойно командира. Ты согласился уйти и оставить территории противнику.

У Пета так дрожали губы, что он говорить толком не мог.

– Я… я… они… это… это правда, цезарь.

И он склонил голову, как если бы ожидал, что сейчас ее отрубят одним ударом меча.

– И какого наказания ты заслуживаешь?

– Что… что бы ни повелел цезарь, приму любое, – не поднимая головы, ответил Пет.

Я позволил ему еще немного так постоять, а потом сказал:

– Ты прощен.

Пет вскинул голову, глаза у него стали круглыми от шока.

– Говорю об этом сразу, ибо ты столь слаб, что ожидание приговора может оказаться слишком жестоким испытанием для твоей чувствительной психики.

Я надеялся, что мое пояснение прозвучало и ощущалось как пощечина.

– Я… я…

– Ты уволен, генерал. И больше мне нечего тебе сказать.

Пет попятился к двери на дрожащих ногах и всю дорогу не переставал кланяться. А уж когда вышел, чуть ли не бегом припустил.