На отхожий промысел отрядили Орехова, Артамонова и Макарона для обкатки. Варшавского назначили звеньевым и оставили дежурить по лагерю. Должность и. о. директора «Ренталла» ему понравилась.
Макарон извлек из своего вещмешка плащ-палатку и изящный чемодан с инструментом, походивший на футляр от виолончели. Как в готовальне, в нем имелось все необходимое для дороги.
Экспедиции вменялось поверить гармонию художественного воспарения алгеброй продаж. Для правдоподобности решили прихватить в путешествие какого-нибудь художника, которого, ежели что, можно было бы предъявить как вещественное доказательство. Фетров с Давликаном бросили жребий. Дорога выпала Давликану.
— Ну, ни пуха вам, ни хера! — пожелали вояжерам Артур с якутянкой и унылый Фетров.
— Пекитесь о нас! — велел Макарон. — Но больше пекитесь о Беке. Голодный, он вас почикает.
Когда выруливали на окружную, Артамонов пожурил зевак:
— Сидят и не подозревают, что в метре от завалинки проходит дорога на сам Амстердам.
— Люди привыкают к великому… — обобщил Макарон.
Шипованная резина с удовольствием подминала трассу Е-30. Из бортового приемника истекала чужеземная песня, бесконечная, как академический час. Народ успел и выпить, и покурить, а она все длилась. Вслушавшись в припев, Орехов проникся:
— Вот не понимаю, о чем поет, но чувствую — переживает.
В природе ощущалось напряжение, словно вокруг менялись авторитеты и смещались ценности. Поддувало, как в аэродинамической трубе. Парусность прицепа была убийственной, его мотало словно тростинку. Наконец за спиной что-то хрустнуло, и в зеркале заднего вида мелькнул прицеп, пикирующий в кювет. От взметнувшегося снопа искр чудом не вспыхнула привязанная к форкопфу канистра с бензином. Случайно уцелел и летевший навстречу «рафик», которому искрящееся искусство неожиданно пересекло дорогу. Прежде чем затормозить Макарон успел выкрикнуть несколько междометий. Все выскочили из «Волги» и с ужасом взглянули вниз. Прицеп, как обнюхавшееся насекомое, лежал на брюхе и дрыгал единственным уцелевшим колесом. Фанерные ящики с картинами раскололись, кругом валялись стаканы, каталоги, плакаты.
— Приехали, — пощурился Давликан.
Орехов заковылял вниз ревизовать обломки, а Макарон принялся вычислять причины катастрофы. Оказалось, что ветром на форкопфе сорвало резьбу, словно она была из сливочного масла.
— В домны недокладывают руды, — обвинил Макарон металлургов тоном хазановского попугая.
— От советского Информбюро, — сообщил Орехов, вылезая из кювета. Выжило несколько стаканов. Для презентации не годятся, зато перестанем пить из горла.
— А картины?
— Почти все, — доложил Орехов сухо, как музейная сиделка.
— Что все?!
— Целы почти все. Продырявилось две-три, не больше.
— Ничего страшного, — успокоил Макарон. — Такие картины я бы делал левой ногой…
— Так уж и левой! — обиделся Давликан. — Попробуй, а потом говори!
— Надо будет — попробую!
— А заштопать их можно? — поинтересовался Артамонов.
Давликан хихикнул.
— Когда у Венеры отбились руки, ее ведь не выбросили на помойку. И картины можно починить. Только это уже другой стиль.
— Кто ж дырявые купит? — усомнился Давликан и опять хихикнул.
— Да кто угодно! — сказал Артамонов. — Главное — развить идею, что заплатки — новое поветрие!
— Придется разобрать подрамники и свернуть холсты, тогда все поместится на багажник. — Макарон достал чемоданчик и приступил к перекомпоновке груза. — Главное — не возвращаться!
— Может, сообщить Варшавскому, чтобы поднял прицеп? — предложил Орехов.
— Он скажет, что получится себе дороже. Да и зачем повергать близких в уныние? Пусть думают, что у нас все хорошо, — твердо заявил Артамонов и помог Макарону скрутить обтянутый плащ-палаткой груз, о негабаритности которого оповещали красные трусы.
— Минск — прямо! — озвучил указатель освоившийся Давликан и вытянулся в кресле.
В способе загрузки багажника первый попавшийся гаишник никаких деликтов не обнаружил.
— А вот за превышение скорости придется заплатить, — сказал он по дружбе.
— У нас спидометр в милях, товарищ капитан, — Макарон прибавил служивому полнеба звезд. — Экспортный вариант.
— В милях? — переспросил гаишник, пытаясь сообразить.
Заминки хватило, чтобы увести разговор в сторону.
— За нами «Ауди» идет под сто! Еле обошли!
— Спасибо за справку! — гаишник навел радар на пригорок. — Сейчас мы возьмем ее тепленькую!
— До покедова, товарищ сержант! — разжаловал служивого на место Макарон.
— Брест — прямо! — доложил Давликан, успевший пропустить для согрева пять капель из неприкосновенного запаса.
Очередь на брестскую таможню растянулась на полкилометра. Пришлось пробираться огородами. Бежевая «Волга» среди фур была сразу вычислена дежурным таможенником.
— Что везем? — ткнул он стеком в трусы.
— Выставку! — отважился на пафос Давликан.
— А упаковали, как покойника. Саван какой-то. Что за выставка?
— Последняя романтика лайка.
— Собаки, что ли?
— Да нет, лайк — от слова «нравиться», — объяснялся Давликан.