Избранные ходы

— Вам ставлю пятерку без билета, вы и так достаточно потрудились в семестре.

Татьяна сжалась от зависти и начала придумывать, по какой бы такой причине и к ней Цыпленков мог бы отнестись вот так же льготно. Но геометр не тронул ее и без всяких причин. Он только спросил:

— Ну, что, Черемисина, платья еще не пробуете изготавливать?

Татьяна хотела соврать, но не успела. Цыпленков вывел в ее зачетке красивым чертежным шрифтом заветный «хор».

— Ну, Татьяна, ты молодец! — поздравили подругу одногруппники.

Черемисина от счастья не заметила, что ее назвали не Таней, а обозвали Татьяной, чего она терпеть не могла.

Следом быстро вышли из кабинета еще две счастливицы — Марина и Люда. Девушки оказались правы — Цыпленков растаял от духов, и проза, которую несли экзаменуемые, не очень сказалась на отметках.

— А вообще Цыпленков ничего, — сказала Люда.

— Тактичный и обходительный, — сказала Марина.

— Мне кажется, он и был таким, — сказала Татьяна.

— Ну, теперь с начерталкой завязано глухо-наглухо! — сказал Артамонов.

А вот с физикой выходило наоборот. Там, в отличие от начерталки, жизнь прижимала к земле не студентов, а преподавателя Ярославцева, которого Татьяна за маленький рост прозвала Малоярославцевым. Решетнев объяснял этот феномен тем, что, по третьему закону Ньютона, на всякое действие объект отвечает равным ему противодействием.

Ярославцев с первых дней намеревался приглянуться первокурсникам и полюбить их, но Решетнев сводил на нет происки педагогического чувства. С тех пор как Решетнев задал физику вопрос о периферийных последствиях черных дыр, самым страшным для лектора Ярославцева стало приближение конца лекции.

Поначалу, когда Решетнев еще только осваивался на потоке, Ярославцев в конце каждой лекции с чувством исполненного долга посматривал на часы, стрелки которых аккуратно продвигались к звонку. Теперь он ожидал окончания лекции как напасти.

По всем правилам педагогики, лектор, прочитав материал, должен спросить у слушателей: какие будут вопросы? Или: нет ли вопросов по новому материалу? Раньше Владимир Иванович Ярославцев спокойно бросал в аудиторию эту риторику и, не глядя на студентов, аккуратно складывал в папочку свои шпаргалки, а затем под звонок методично завязывал тесемочки этой папочки. Никто из первокурсников ничем не интересовался. Всем все было ясно.

Теперь жизнь пошла сложнее. В конце каждой лекции по физике с галерки вставал Решетнев и загонял Ярославцева в такие уголки вселенной, куда еще не дошел солнечный свет. Похоже, таким образом Решетнев хотел расквитаться с высшей школой за свое неудачное поступление в Московский институт космических исследований.

Ярославцев был вынужден выслушивать вопросы, на которые наука рассчитывала ответить лишь за рубежом двадцатого столетия. Очки физика сползали на кончик носа, начинавшего непоправимо синеть, а лоб равномерно покрывался испариной. Ярославцев пыжился, желая не уронить себя в глазах аудитории, но спасительного звонка не следовало. Владимир Иванович обещал ответить на заданный вопрос на следующей лекции и сразу после занятий бежал в научную библиотеку, чтобы покопаться в специальной литературе, но ничего путного не находил, да и не мог найти — ведь космогонические проблемы, волновавшие Решетнева, не встали еще во весь рост перед жителями Земли, а в ученом мире по ним не было даже гипотез.

Жизнь Ярославцева дала трещину. Он продолжал преподавать без всякого энтузиазма, но Решетнев был неукротим — как только в конце лекции выдавалась свободная минутка, он тут же возникал над физическим спокойствием аудитории и задавал свой очередной безответный вопрос.

Задумав смотаться на белые ночи в Питер на экскурсию, Решетнев устроил себе блиц-сессию и сдал в день четыре экзамена — досрочно получил пятерку за реферат по химии, отхватил зачет по истории КПСС, сдал математику и в конце дня пришел на экзамен по физике с другой группой.

— Разрешите мне сдать физику досрочно — у меня путевка в Петергоф, — попросил он Ярославцева.

— Тащите билет, — сказал физик не очень доверчиво.

Решетнев без подготовки набросал формулы. Что ему элементарная физика, когда он вовсю занимается физикой космоса и макрочастиц!

— Я не могу вам поставить даже четыре, — сказал Малоярославцев, не глядя на формулы и вспоминая неловкость, которую испытывал перед неразрешаемыми вопросами. — Судя по зачетке, вы готовились в эти дни к химии, математике и истории партии. Можно с уверенностью сказать, что физику в руки вы не брали. Три балла.

Решетнев не стал возражать. Мелочным он не был. Он помнил, что говорил по этому поводу Бирюк. На пять знает физику Бог, на четыре — профессор, а студент, естественно, не больше, чем на тройку.

Слух об этом подвиге пронесся по всему курсу. Невероятно — в день четыре экзамена! Приходили любопытные, смотрели — действительно! Одна и та же дата рядом с отметками стояла в зачетке в столбик четыре раза.

День донора