Избранные комедии

А жизнь — хотя бы до глубокой старости
Я прожил — все же краткий для страданий срок.
(«Пленники», 742-743)
Всегда в любви заботься о законности.
(«Куркулион», 30)
…беда скорей
Приходит к нам, чем то, чего нам хочется.
(«Привидение», 73)
На жену дурную тратить, на врага — вот тут расход.
А на друга и на гостя трата — прибыль чистая.
(«Хвастливый воин», 673-674)
Да, друзей найдется много, верных мало, вот беда.
(«Псевдол», 390)

Новая аттическая комедия, — в частности, пьесы Менандра — просто пестрела такого рода афоризмами. Скорее всего и Плавт брал их непосредственно из своих греческих источников. Иногда в духе такой же заимствованной морали выдержаны целые рассуждения, — например, монолог Псевдола о власти богини Счастья (Фортуны)[8] или речь Филолахета о том, что человек подобен дому: новый — он чист и хорошо построен, но потом загрязняется, ветшает… Особенно много таких рассуждении в первой половине комедии «Три монеты», где они полностью оттеснили интригу и даже действие вообще. Герои этой единственной у Плавта чисто нравоучительной комедии, состязаясь в благородстве, сыплют душеспасительными афоризмами, сетуя на падение добрых старинных нравов:

Знаю я, что за нравы у нас: видеть рад
Дурной дурным хорошего, чтоб был он на него похож.
Все сбито, перемешано у нас дурными нравами:
Корыстолюбец с хищником, завистник — шайка жадная.
Мирским святое рады счесть и частным благо общее…
Почитают за долг лишь того не хватать,
До чего не дотянутся руки у них, —
Остальное же все грабь, тащи, убегай!..
Так у нас нравы предков возносят хвалой,
И они же, хваля, эти правы грязнят…
(Стихи 283-286, 280-290, 292)[9]

Однако, если присмотреться к этим ламентациям, легко увидеть, что адресованы они скорее Риму: нападки на всеобщее корыстолюбие, на безбожие и порчу «нравов предков» составляли основу политической программы Катона и возглавляемых им консерваторов, которым в их борьбе против роскоши и распущенности нобилей сочувствовал и плебс.

Значит, в моральной проповеди Плавта наряду с заимствованными, эллинистическими элементами были элементы римские и даже злободневные. Находим мы в ней и отголоски официальной государственной морали — учения о присущей римлянам доблести, добродетели. Вот бог Ауксилий (Помощь), произносящий пролог к комедии «Шкатулка», обращается к зрителям:

…побеждайте же,
Как прежде, вашей подлинною доблестью,
Союзников храните — новых, старых ли,
Крепите силы правыми законами.
Врагов губя, хвалу и славу множьте вы,
Чтоб кару Карфаген понес разгромленный.
(Стихи 197-202)[10]

Как видим, здесь перед нами вся патриотическая программа, одушевлявшая римский народ в пору, когда завершалась война с Ганнибалом. Победу Риму должны обеспечить доблесть (virtus), верность союзникам (римская верность — fides — противопоставлялась в то время вошедшему в пословицу «пунийскому вероломству» — perfidia punica), справедливые законы, придающие силу республике (то есть государству с более совершенным устройством, чем монархии Востока или аристократический Карфаген).

Верность как одна из основных доблестей прославляется и в «Пленниках», Тиндар, во имя верности с риском для жизни спасший своего господина, отвечает угрожающему ему Гегиону сентенцией:

Тот не погиб, кто умирает доблестно.
(Стих 690)

Доблесть в ее римском понимании восхваляет Алкмена в «Амфитрионе» (стихи 644-653); еще одно восхваление доблести, уже в ином значении — как совокупности частных добродетелей — находим мы и в другом месте той же комедии. Алкмена, разгневанная подозрениями мужа, с достоинством отвечает ему: