Избранные письма. 1854–1891

¹² Карл Филипп Шварценберг (1771–1820) – австрийский фельдмаршал. Во время войны 1812 г., командуя союзной с французами армией, занимал выжидательное положение. В 1813 г. получил главное командование войсками союзников и разбил Наполеона под Лейпцигом, но после этого действовал с излишней осторожностью и не сразу решился занять Париж.

¹³ Артур Веллингтон (1769–1852) – английский полководец. Во время наполеоновских войн успешно действовал на Пиренейском полуострове. Во главе англо-голландской армии и при содействии Г. Л. Блюхера одержал решающую победу над Наполеоном при Ватерлоо. Занимал посты премьер-министра и министра иностранных дел.

218. И. И. Фуделю

1–2 мая 1890 г., Оптина Пустынь

<…> Конечно, очень жаль, что Вы долго были под исключительным влиянием Гейне¹ и Некрасова. Это поэты ломаные, коверканные, противные, у которых именно лиризма-то пламенного, искреннего и нет. В них бездна лживого, натянутого и изысканного. И, заметьте, изысканность их не в том, чтобы выражаться полюбезнее или покрасивее, как было у поэтов XVII и XVIII веков, а напротив, в том, как бы произвесть более болезненное, тяжелое и противное впечатление. Еще Гейне тем искреннее, что он сам был человек больной, который пролежал не знаю сколько лет на диване в параличе, продолжая писать свои коверканные стихи. Ну, а наш Некрасов просто был подлец, который эксплуатировал наши модные чувства, наши демократические наклонности 40–50-х и 60-х годов, нашу зависть к высшим, нашу лакейскую злость, и писал обо всем этом, за немногими исключениями, «деревянными виршами», как прекрасно выразился о нем Евг<ений> Марков. И у Гейне, и у Некрасова (и тем более у Гоголя, о котором Вы тоже помянули) образы очень ярки, очень выпуклы, нередко до грубости выпуклы. Не в недостатке образности вина этих стихотворцев (Гоголя пока оставим), а в исковерканности одного (Гейне) и в лживой какофонии другого. Не то беда, что Некрасов писал «о мужике», а то беда, как он о нем писал! Прежде всего, и нескладно, и неискренно. Ведь и Кольцов писал и о мужике, и о бедности. Но КАК! Ведь это прелесть.

Впрочем, я отвлекся. Дело не в них, дело в Вас. Будьте покойны – они оставили на Вас очень мало следа. Если бы Вы мне теперь не сказали, что Вы увлекались Некрасовым и Гейне, я бы никогда не догадался сам об этом. В Вашей натуре гораздо более чистого лиризма, чем в натурах Гейне и Некрасова. Вам по собственному складу Вашему были бы всех других поэтов сроднее Шиллер, Жуковский и Тютчев. Знаете ли Вы их хорошо? Они и к христианству всех ближе. Великие Байрон и Гёте[105] – оба глубоко развратны и в высшей степени чувственны (особенно Гёте). Они оба на эстетическое чувство (в самой жизни, на развитие истинно эстетического мировоззрения, а не то что журнальной критики какой-нибудь!) действуют неотразимо!

Гордость, отвага, страстность, сила воли, физическая красота и физическая сила, тонкое сладострастие, какое-то скрытое во всем языческое богословие прекрасного в реальной жизни, глубокий аристократизм мировоззрения – вот положительная сторона у Гёте и Байрона. Это, конечно, гораздо лучше и выше этой промозглой позднейшей музы «скорби и печали», столь некрасивой и хамской (надо сознаться!), но и Гёте, и Байрон для христианства истинного очень вредны. Они могут, пожалуй, к нему привести человека путем психических антитез, как привела к нему языческая эстетика весь Рим и всю Грецию. Но не иначе. Я знаю по опыту моего собственного многогрешного сердца, каким горьким способом такая поэзия приводит к Богу и Христу. <…>

Надо возражать, надо спорить. Иначе не разъяснится дело. Спорить «хорошо» и небесплодно могут только те, которые наполовину уже согласны. Иначе и не следует, ибо, кроме гнева и злобы, из спора ничего не выйдет.