Избранные письма. 1854–1891

Впрочем, хочу чужими руками жар загребать… Попытаюсь хоть советы давать. Надо бы, по напечатании реферата (хотя бы и в искаженном виде), чтобы духовенство наше наконец возвысило свой голос. Можно бы предложить Иванцову-Платонову или Сергиевскому¹… А лучше всего было бы, если бы г. Петровский обратился с просьбой к великому князю Сергею Александровичу² уговорить митрополита Иоанникия³, чтобы он сказал сам проповедь противу этого смешения христианства с демократическим прогрессом или обнародовал какое-нибудь краткое послание к своей пастве. Скажут: много чести? Я не согласен. Преосвященный Никанор удостоил же внимания своего Л. Н. Толстого, а что такое проповедь этого самодура и юрода сравнительно с логическою и связною проповедью сатаны Соловьева!

Не надо переходить в такой практичности через край (т. е. не прославлять посредством «анафемы»). Из двух зол – еще несколько больше прославить и оставить паству в недоумении, – конечно, первое лучше. Это раз. А сверх того, хотя я лично еще не видал ректора здешней академии от. Антония⁴ (он у меня был, но застал спящим после обеда, а теперь сам болен, но мы обменялись книгами и т. д…), но непременно напишу ему письмо, в котором буду умолять возразить Соловьеву. Опасаюсь только, что он сам (по некоторым признакам) либерал-демократ, но, однако… в какой мере? Не в такой же, в какой стал Соловьев. <…>

Я предлагаю такого рода план: сперва добиться, чтобы духовенство возвысило голос, – тогда для недоумевающих все будет ясно и авторитетно. Потом, когда этого добьемся, употребить все усилия, чтобы Вл. Соловьева выслали (навсегда или до публичного покаяния) за границу. Государство православное не имеет права все переносить молча! И наконец, по высылке, сделать секретное цензурное распоряжение такого рода: его книг не выпускать, но если кто вздумает писать о Вл. Соловьеве, то можно, но подвергать, по исключению, предварительной цензуре даже и назначенное для бесцензурных изданий: опровержения, нападки – хорошо, защита – нельзя.

Л. А. Тихомиров очень этого (высылки) боится, полагая, что это создаст ему окончательный «ореол». Но, во-первых, если и так, то что же делать? Видно, этих «ореолов» не избежишь при серьезной борьбе. А во-вторых, при таких суждениях забывается то легкомыслие и даже та подлость, которые свойственны всякой публике, а нашей пустоголовой и подавно. Забывают, дряни, всякого – только замолчи или удались. Чернышевского на моих глазах при жизни как раз забыли, Герцена почти вдруг бросили и т. д.

У нас этот «ореол мученичества за идею» – соломенный: ярко вспыхнет – и потухнет скоро. Ну, да и страх что-нибудь да значит для будущих писателей: не всякому хочется в изгнание.

И еще соображение касательно самого Соловьева. Что он будет делать за границей? Положим, он может писать по-французски… Но что? С настоящими верующими католиками он тоже не согласен; они гораздо ближе к нам, чем к нему. Третьего года А. П. Саломон⁵, один из самых умных и тонко образованных русских людей, каких только я знал, человек увлекающийся и сложный (в одно и то же время приверженец от. Амвросия и горячий почитатель Соловьева), говорил мне, что иезуиты Соловьевым очень недовольны и будто говорили ему (в Париже):

– Мы вашу книгу «La Russie et l' É glise Universelle»⁶ не одобряем (несмотря на благословение папы, данное, впрочем, автору, а не книге… Вежливость!) и будем ее влиянию всячески препятствовать. Мы не находим полезными какие-то массовые национальные движения для соединения Церквей; мы занимаемся только личным уловлением душ. (Т. е. тем же, чем и у нас верующие рады заниматься.)

Что же ему будет делать между католиками и атеистами-демократами? Там все резче и яснее, чем у нас по этой части. Придется, чтобы влиять и иметь успех, сделать что-нибудь одно из двух, «сесть на один из стульев» (между которыми он сидит теперь, по выражению Грингмута): или отречься разом и от демократии, и от православия уже явно, т. е. перейти окончательно и лично в чистый и прямой католицизм, тогда у нас от него отступятся и все наши нигилисты, и все недоумевающие полуправославные; или же стать открыто на сторону дальнейшей революции и объявить, что папство и православие – одинаково вздор! Куда же тогда улетит его прежняя слава как мистика? Или, наконец, продолжать висеть в унынии, бессильном раздражении и без практического веса – между небом и землей…

Изгнанием можно этого достичь, снисхождением в России – никогда! <…>

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 126–129.

¹ Николай Александрович Сергиевский (1827–1892) – духовный писатель, профессор богословия Московского университета. Основал журнал «Православное обозрение».

²Сергей Александрович (1857–1905) – великий князь, четвертый сын Александра II. В 1891–1905 гг. московский генерал-губернатор. Убит эсером И. П. Каляевым.

³Иоанникий (Иван Максимович Руднев, 1826–1900) – иерарх русской Церкви, в 1882–1891 гг. – митрополит Московский.

⁴От. Антоний – Антоний Храповицкий.