Избранные письма. 1854-1891

Время, которое я провел в Константинополе, мне будет памятно с самой хорошей стороны. Я говорю себе: Бог делает все к лучшему! Если бы мне пришлось уходить в монастырь из такого общества, как наше посольское, то было бы все-таки жалко и тяжело, а когда видел сперва в течение первого месяца свою разоренную и немую уже для сердца деревню, а потом два последние месяца разных непривлекательных лиц, то всякий монастырь и помимо духовных побуждений, а только эстетически покажется прелестью.

Я до того обрадовался, что устроил почти все, что мог, и уехал сюда, до того дорогой задумался, что проехал и лишних две-три станции к Рязани, заплатил штраф и вернулся сюда с большим трудом. Вот и все.

О литературе ничего не буду писать. Что Бог даст… Кланяйтесь, кланяйтесь много всем. Ону, который не отвечает и мад(ам) Ону, и Хитровым[156], и Нелидовым[157], Мурузи[158] и молодым людям всем… (…)

Ну, прощайте! Кто знает, может быть монахом еще раз буду на Востоке. От всей души желаю, чтобы Вы не оставляли дипломатии и Востока. Верьте — все остальное ужасно гадко. Только монастыри и хороши! (…)

Впервые опубликовано в журнале «Русское обозрение», 1894, сентябрь, с. 364.

46. ГРАФУ Н. И ИГНАТЬЕВУ. 6 ноября 1874 г. Николо-Угрешский монастырь

(…) На этой неделе Господь, вняв, наконец, моим молитвам сподобил меня быть принятым в число братии Николо-Угрешского монастыря под Москвой, и. о. Архимандрит Пимен[159]- настоятель наш — милостив и снисходителен ко мне вовсе не по заслугам моим, ибо в мои года, как Вы знаете, уже и трудно стать хорошим иноком; слишком сучьев много наросло, которые обрубать надо!

(…) Надо при этом взять в расчет некоторые обстоятельства, очень неблагоприятные теперь в России для литературы вообще. Человек хорошего направления нынче нелегко находит себе место в печати. Это не ко мне одному относится. Погодин[160]говорил мне, что негде печатать; он же говорил мне, что Аксаков[161] плачет иногда, когда один. «Русский вестник» загроможден просто материалом, ибо он единственный в России журнал, в котором может печатать человек не демократического, не революционного, не буржуазно-либерального духа. «Гражданин»[162] мал и, кажется, небогат. «Русский мир»[163] хорошего направления, но газета, а я пишу более крупные вещи. Остальные почти все зараза. (…)

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

47. К. А. ГУБАСТОВУ. 15 января 1875 г., Москва

(…) Здоровье мое прекрасно. Но… impotentia virilis[164]— слава Богу, установилась прочно!

Очень рад и считаю это благодатью Господней. (…)

Впервые опубликовано в журнале «Русское обозрение». 1894. Сентябрь. С. 365.

48. К. А. ГУБАСТОВУ. 15 апреля 1875 г., Москва

(…) К тому же Россия оригинальна тем, что в ней всего можно ожидать наихудшего, когда дело идет о высшей культуре. Наш утилитаризм начинает далеко превосходить европейский, ибо корни идеальной культуры были у нас моложе и слабее, и их оказалось прогрессу легче вырвать, чем на Западе, где идеальные потребности, религии, поэзии, рыцарства и т. п. накопились за тысячу лет. (…)

Жена и Маша[165] были здесь после Вас; пробыли три дня, и я был рад их видеть; они теперь мирны в общем горе и общей нужде, хоть Маша, конечно, без капризов и дурных манер теперь обойтись не может. Они меня ждут теперь в Кудиново пить кумыс. Да и брату[166] мы, посоветовавшись с дельцами, в соглашении отказали и он, кажется, начинает тяжбу. Присутствие мое необходимо там, около Калуги, хоть на одну часть лета. Хотя почти все адвокаты говорят, что мы правее и выиграем но не надо себя и ласкать надеждами; вдруг проиграем еще половину Кудинова! Тогда уже и хлеба там на 4-х человек недостанет. (…)

А что касается до уныния и тоски, то они при плохих делах по литературе везде — и на Афоне, и в Кудинове, и на Угреше были. Менее всего, однако, в Халках и Пере не только потому, что я думал: вот-вот напечатают. Но еще и потому, что сама жизнь в Царьграде меня более всякой другой жизни удовлетворяет; там есть все: для церковных чувств, для общих потребностей, для мысли и т. д. Только в Царьграде я жил настоящим; ей-Богу так! Только в Царьграде я чувствовал себя на своем месте, на всех других местах я чувствовал себя временно, и Вы сами хорошо знаете, что из всех других мест я уезжал с радостью и только из Царьграда с сожалением и досадой, что нельзя тут окончить жизнь. Кроме дружбы [нрзб], кроме общества в моем вкусе (не хамского), кроме вообще обстановки, я, как кошка к дому привязывается, привязался к посольству. Люблю Франческо, Евангели, дворы и сады, фонари и шелест деревьев во дворе, люблю игнатьевские рауты и обеды, уважаю Семирамиду, дружен с горничными Ону, переношу даже прическу мадам Белоцерковец и грацию Сухотиной[167]. И на солнце есть пятна! (…)

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

49. Е.А.ОНУ. 15 июля 1875 г., Кудиново