Избранные письма. 1854-1891

На днях получил Ваше письмо. Безгневно, но с ясным сознанием своей правоты возвращаю Ваше унылое и раздражительное письмо Ваше как недостойное быть хранимым вместе с другими дружескими, неглупыми и остроумными письмами Вашими. Никто рукой не махнет, если Богу не угодно, и никто ничего не придумает для меня, если Богу не угодно. И Вы придумаете, даже и с удовольствием придумаете! И Катков опять денег даст, и нога не заболит, не только все члены (comme s’est jolie?!)[348], и Вы опять будете писать мне хорошие, а не гадкие такие и неделикатные письма, и Лобанов поймет, что есть некоторая тонкая разница между мной и Троянским[349], и даже мой добрый Ону будет менее билатерален[350], чем он был в ту минуту, когда писал не Мельникову обо мне, а мне о Мельникове, так что тот вообразил, что Ону решительно против меня! Все это будет, если угодно будет Богу, и ничего не будет, если Богу не угодно. Не угодно Богу, так и Ваша знаменитая практичность, Ваше служебное счастье, Ваша расчетливость и художественно-округленная, искусно уравновешенная с кротким эгоизмом доброта не утешат Вас, не приведут ни к чему. Да и теперь… Разве Вы довольны? Разве Вы не тоскуете постоянно оттого именно, что в жизни Вашей так мало идеальных интересов! Вы от этого тоскуете, Вы от этого тяготитесь и таким великолепным положением, как положение генерального консула в Царьграде, Вы тоскуете и скучаете без идеального и сами все идеальное, что встречается Вам, пропускаете сквозь пальцы от желания покоя. А покой этот наводит на Вас скуку и делает Вас пессимистом (не по-христиански, а просто по-петербургски).

Встретилась Вам Ольга Сергеевна[351] — Вы поостерегались влюбиться в нее, хоть она, конечно, Вам очень нравилась. Встретили Вы меня — и пугаетесь той сложности, с которою кипит перед Вами моя то слишком мрачная, то слишком сладкая и вечно бурная в сердце жизнь.

Вы бы могли больше для меня делать… не для меня собственно, — не для доброго малого, любящего Вас искренно, но для рыцаря, который в случае более выгодного оборота дел и всей жизни прежней, конечно, сумел бы Вам доказать, как он умеет служить друзьям (вы это чувствуете, признайтесь?), нет… черт с ним, с добрым малым и с великодушным человеком, который Вам нравится, — а для гонимого мученика — идеи…

Что сделать?.. Я не знаю. Я не в претензии, я умею быть за все благодарен, но я говорю, что Вы-то в своей жизни упускаете все идеальное из рук. И так как Вы умом светлы и очень светлы, а сердцем вовсе не сухи, то Вам и скучнее, чем мне, у которого редко бывает середина и которого голова постоянно увенчана либо терниями, либо розами. Так-то, душечка. «Не поучай, да не поучен будешь!». А все-таки, если Вы в самом деле в сентябре вернетесь в Россию, то решитесь же, наконец, заехать в Кудиново. Сами будете здесь веселиться и ржать. (…)

Что я буду делать теперь с кн. Горчаковым и К°, из кокетства не скажу Вам пока. Да Вы ведь и не хотите думать о моих делах. Это трудно и скучно! Обнимаю Вас крепко.

К. Леонтьев.

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1895. Ноябрь. С. 353, 354.

97. Е. С. КАРЦЕВОЙ 3 ИЮЛЯ 1878 г., Кудиново

(…)…Двор мой очень зелен, липовые аллеи очень тенисты, розы на этом зеленом дворе так же милы, как бантик на голове Вашей практичной дочери[352]… Пока в роще есть грибы, и мальчики, стерегущие лошадей, поют русские песни и вовсе не враждебно трепещут гласа моего (я люблю, чтобы в доме меня трепетали, любя, однако). Пока приходят ко мне лечиться после обеда больные, и я могу серьезно иногда помогать им, или даже на катковский гонорарий (какое скверное слово!) покупать им лекарства; пока в прохладном флигельке моем, окруженном акацией и бузиною, теплится лампадка перед афонским образом юноши-мучёника Пантелеймона[353], образом, обделанным мною в золото и серебро и убранным рукою моею искусственными фиалками, розовыми бутонами и зеленью… Пока есть Оптина Пустынь, такая прекрасная в сосновом бору недалеко отсюда, есть друзья, подобные Вам и злым детям Вашим, Н-м[354], Губастову, друзьям, не жалеющим деньги на телеграммы, чтобы узнать, где я… Пока все это есть, хоть на 2 месяца… И есть искусство, и есть молитва, и есть отличный кофе, который подает мне фаворитка моя[355] в сарафанчике и в красной рубашке (honni soit, qui mal у pense[356] — ей всего 13 лет). Зачем я буду на стену лезть, согласитесь…

Пусть начальство будет умно, и я к его услугам. А умирать от лихорадки в Солуни или в Янине я нахожу тем более неприятным, что нынешняя Россия мне ужасно не нравится. Не знаю, стоит ли за нее или на службе ей умирать? Я не решаю, что не стоит, я спрашиваю, стоит ли? Я люблю Россию царя, монахов и попов, Россию красных рубашек и голубых сарафанов, Россию Кремля и проселочных дорог, благодушного деспотизма. (…)

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 278–282.

98. О. С. КАРЦЕВОЙ. 26 июля 1878 г., Кудиново