Избранные письма. Том 1

Это самое ненавистное для меня в актере. Если в актере нет простоты и искренности, — он для меня не актер. Это моя первая лекция в школе. Я предпочитаю скуку аффектации и фальшивому пафосу. Южин искупает этот свой величайший недостаток внешними приемами. Да и он понял, что нельзя из «Макбета» делать мелодраму, и уже несколько лет, как полюбил комедию, где ему волей-неволей надо уходить от искусственного пафоса.

Если я услышу в Дарском этот тошнотворный пафос, то в Вангеле предпочту юного Мейерхольда.

Какая дивная роль!

{129} А очень легко, что «Эллида» будет иметь большущий успех.

Тартюфа и я не вижу у нас.

Но пьесу люблю.

Если у нас будут Чарский и Вишневский, то «Родина» расходится так великолепно, что я Вам ее в неделю поставлю на славу, даже без страха конкуренции. Но, конечно, всего на 3 – 4 раза!

Если у нас будет Вишневский, то мы сделаем из «Трактирщицы» без труда ряд благотворительных спектаклей в клубе. Четыре таких спектакля окупят его жалованье!!

Чего Шидловская капризничает? Это скучно. Хочется ей в Малый театр? Если бы не Виттиха, так и бог бы с нею. Хотя она и, несомненно, очень талантлива, но капризничать ей рано[259]. Сказать Вам совсем по совести? У меня есть, должно быть, «пунктик»: я не могу мириться у актера и в особенности у актрисы с несимпатичным голосом. Поэтому я не перевариваю Яворскую, поэтому же считаю, что Рыбаков ни во веки веков не может быть обаятелен, иначе как в стариках. По-моему, голос — половина актера. Глаза и фигура — еще четверть. Все остальное — только четверть. Я преувеличиваю? Может быть.

Простите, что пишу на листках и карандашом.

Крепко жму Вашу руку.

Привет Марии Петровне от меня и жены, которая благодарит Вас за память.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

На таких листках, только мельче клетки, я пишу свои романы.

Боборыкин обещает лекцию[260].

Гнедич пишет:

«Мне интересно, как Ваш декоратор разрешит для небольшой сцены мотив кремлевских соборов. Заметь, что {130} уменьшать действительный масштаб нельзя ни под каким видом».

Разберитесь в этом замечании. Гнедич художник со вкусом[261].

Получил сейчас Ваше письмо после молебна и проч. Очень, очень приятно было читать[262].

Чарский в меланхолии? Ведь он был у меня после сезона в Тифлисе. У него возобновились нервные припадки, в каких я его видел при первом знакомстве лет 20 назад, на Кавказе. Однако он тогда играл. Да он вообще странный. Может быть, потому, что он, с таким скрытным характером, среди «актерья»? Подождем звать его. Думаю так, что он не скоро найдет хорошее место.

Что ж это г. Красовский? Оппозиция? Против кого и чего?[263] Он с Шидловской начинают меня злить. А она — в Казани? В случае чего Нериссу можете ведь передать Книппер.

48. А. П. Ленскому[264]

25 июня 1898 г. Усадьба Нескучное

25 июня

Дорогой Саша!

Ты долго не отвечал мне и не думал, верно, что это меня очень беспокоит. Все еще не овладела мной «сорокалетняя рассудительность», фантазия еще рисует иногда мелодраматические сюжеты, и мне приходило в голову, что ты так обижен мною, что даже не хочешь отвечать. Потом решил, что это уж и не похоже на тебя, т. е., вернее, что этого уж я никак не заслужил, и предполагал, что письмо до тебя не дошло.

Слава богу, ты ответил и именно так, как следовало ожидать моей «сорокалетней рассудительности», — сердечно, отзывчиво, просто, откровенно и остроумно[265].

Безусловно признаю тебя правым в обвинении меня за «выкладывание души перед воплощенной пошлостью — газетным репортером».

Это моя первая и грубейшая ошибка.

Увы! Я знаю, что не гарантирован в таком сложном деле и от других ошибок, хотя и другого характера.

{131} Что делать! Утешаюсь тем, что не ошибается, кто ничего не делает.

Часто стерегу себя. Работаю-работаю, обдумываю, соображаю, вычисляю, распределяю и слежу за собой, как бы не потерять терпения да вдруг и не сказать чего-нибудь совсем неподходящего. Бывает это с мной. Нет во мне равновесия, высокого благоразумия.

Итак, мы можем встретиться с тобой по-прежнему, глядя друг другу прямо в глаза. Это меня чрезвычайно радует. Я вполне понимаю твое настроение и, конечно, настолько деликатен, что не стану бередить его. Мне не хотелось бы только видеть в тебе смутного недоброжелателя.

Еще до твоего письма думал я о твоем настроении, когда прочел в газетах репертуар кондратьевских спектаклей. Я думал: «нет, не может быть, чтобы Саша с его вкусом подпал под влияние этого театрального брандмейстера». И откуда он вытащил всю эту рухлядь? Некоторые из пьес так стары и так никому не нужны, что напоминают мне грязные подштанники отставного капитана с желтыми пятнами спереди.