Избранные письма. Том 1

На будущее время прошу меня известить: должны ли прекратиться эти классы. Относительно авторов Вы не правы совершенно.

Смешно подозревать меня в том, что я люблю читать чужие пьесы и писать на них отзывы. Всем без исключения я писал, что передам пьесы для прочтения и сообщу о результате.

Косоротов обратился прямо ко мне с просьбой высказаться об его пьесе. Аш — тоже. Пинский — тоже [Пинский Давид — еврейский писатель, в ту пору близкий к “Знанию”. В дальнейшем переехал в США. В архиве К. С. Станиславского сохранилось письмо от 8 августа 1906 г., в котором автор благодарит Константина Сергеевича за отзыв о его трагедии “Семейство Цви” (архив К. С., № 9774). — Ред.], (Кстати, эту пьесу надо возвратить.) Это частные просьбы, которые не касаются ни театра, ни Вас. И теперь не понимаю: как мне поступать в этих случаях иначе, чем я {590} поступал до сих пор. Повторяю: если Вы можете избавить меня от переписки с авторами и с заграницей, — я буду бесконечно благодарен, так как это берет у меня много времени. Но с заграницей, например, театр сам не делает того, что необходимо. Так, например: ни альбома императрицы, ни портретов в театры не послано до сих пор [По-видимому, речь идет о невыполненных обещаниях, которые были даны в пору зарубежных гастролей МХТ в 1906 г. О необязательности, о множестве данных и не выполненных обещаниях К. С. Станиславский пишет также в своих дневниках (архив К. С., № 746). — Ред.]. Мое имя связано с театром, и я вынужден заботиться, если не за театр, так за себя о соблюдении учтивости.

Что же мне делать в этих случаях?

Я, вероятно, больше всех радуюсь за себя и за театр в те минуты, когда Вы энергично работаете. В эти минуты и Вы не жалуетесь.

Когда же Вы не работаете, мне против воли приходится напрягать последние силы, чтобы поддержать падающий дух в труппе.

Если эта длинная переписка признак возродившейся в Вас энергии, — я радуюсь первый, и, вероятно первый поддержу Вас и покажу пример повиновения (за исключением тех бестактностей, которые я делаю в пылу работы и за которые винюсь заранее).

Я думал и продолжаю думать, что Вы сами хотите, чтоб наш театр не был ни революционным, ни черносотенным. В этом направлении я и действовал. Не хотел бы возбуждать ни революционеров, ни черносотенцев. Значит ли это бояться их или, напротив, стоять выше всего этого? Когда к нам придираются, надо избегать придирок, чтоб не отвлекать внимания от главного, то есть от искусства. Это не политический, а художественный вопрос.

За желание поддержать мои художественные намерения низко кланяюсь и искренно благодарю. Каюсь, что из предыдущих писем я этого не понял.

От всей души хочу, чтоб наши отношения были не только приличны, но гораздо больше, тем более, что это так нетрудно устроить. Дайте мне отвести душу хоть в одной пьесе, и я буду делать все, без этого я задыхаюсь и, как голодный, думаю только о пище.

Стыдно в переживаемое время заниматься тем, чем мы занимались в эти последние дни.

Гауптман присылает нам пьесу. Метерлинк заключает контракт с Америкой при условии постановки по нашей mise en scиne. Цабель выпускает книгу о нашем театре [Метерлинк отдал Художественному театру право первой постановки “Синей птицы” и вручил пьесу до ее публикации. Цабель Эуген — немецкий критик и романист, специализировавшийся на истории русского искусства и литературы, автор ряда работ о Тургеневе, Толстом, Антоне Рубинштейне; работал также для театра (инсценировка “Преступления и наказания”, приспособление для немецкой сцены пьес Тургенева). Сблизился с Художественным театром во время его гастролей в Берлине, встречался с артистами. В архиве К. С. Станиславского (№ 2955) хранится письмо Цабеля от 2/15 ноября 1906 г., где он просит разрешения посвятить Станиславскому книгу о русской культуре, включающую статью о МХТ. — Ред.], а мы… интеллигенты, те, которых ставят в пример, которые до известной степени прославили Россию… Нехорошо и стыдно нам.

Ваш К. Алексеев».

[1038] {591} Архив Н‑Д, № 11352.

Дата устанавливается по содержанию письма.

[1039] После премьеры «Бранда» (20 декабря 1906 г.) Вл. И. Немирович-Данченко уехал в Берлин: «Я решил убежать из Москвы, — сообщал он Станиславскому. — Вы должны меня понять. Мне надо выспаться, одуматься, “найти самого себя”».