Избранные письма. Том 2

Я уверен, что от спектакля к спектаклю правда, заложенная в пьесе, сама постепенно преодолевала те искажения, которых было много в начале постановки. Сейчас остается только утвердить эту правду.

Для всего этого мне надо будет сначала, конечно, две-три общих беседы. (Подготовка отдельных ролей вчерне может происходить и до этих бесед.)

Не подумайте, что я собираюсь производить переворот в пьесе — только кое-что расчистить и установить главнейшие психологические и театральные линии. Все это сделается гораздо быстрее, чем может казаться.

И Вами, и К. С. было слишком много уже сделано крепкого и настоящего[290].

{151} 311. Л. А. Сулержицкому[291]

24 июля 1915 г. Ялта

24 июля

Ялта

Глупости! Нисколько не сержусь, даже заседая за зеленым столом, в мундире[292].

Из Вашего письма я вижу, что предвидение мое меня не обмануло: «Гамлет» потребует больше, чем театр сможет дать времени в начале сезона.

Кроме того, Качалов вряд ли летом занимается, как мы уговорились.

Вернее всего, я «Гамлета» оттяну, — если уж нельзя будет совсем обойтись без него, — до лучших времен[293].

План мой этого сезона — вести дело по двум параллелям:

1) Minimum того, что надо — для художественного и материального обеспечения дела. Театр должен бодрить в тылу.

Бодрость от искусства — только в таланте и правде. Будем играть только то, что в Художественном театре талантливо и правдиво. Хотя бы сплошь старое (Чехов, Достоевский, Тургенев).

Новости давать лишь постольку, поскольку это надо для материальной обеспеченности. Художественную силу возложить на актеров.

2) Maximum того, что может выделить из себя театр для снаряжения армии или вообще для войны, ее тыла.

Устроить мастерскую, как мы устроили лазарет. Сократить до крайне необходимого физический труд на сцене (декорационно-бутафорская часть) для того, чтобы все здоровые руки и глаза — и рабочих и актеров, остающихся свободными, — были употреблены в мастерской и для других «задач победы». При таких двух параллелях «Гамлет» — большой тормоз.

Подробнее писать трудно.

Крепко жму Вашу руку.

Написал бы Константину Сергеевичу, но не знаю, где он.

Ваш В. Немирович-Данченко

{152} 312. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[294]

10 августа 1915 г. Москва

Понедельник, 10 авг.

… Второй день в Москве прошел тихо. Занятий днем было в театре мало, обедал дома, а вечером ко мне пришел Стахович и сидел до 10 ¹/₂ часов. Потом я прошелся по Новинскому бульвару и — спать.

В театре только администрация, актеров еще нет. Настроение наиобычнейшее. Всё как ни в чем не бывало.

Алексей Александрович[295] во всем верен себе. Очень хорошо ко мне относится, старается даже понять мои духовные запросы, но пока отношения находятся в области поверхностной театральной, связь между нами возможна, когда же вопросы заходят поглубже, связь остается только внешнею. Он, впрочем, и не скрывает уже, что не только не склонен жить и мыслить глубоко, но даже решительно хочет прожить последние годы веселее и легче. Что же тут поделаешь? Надо брать его, каков он есть.

Беседа с ним вчера вечером меня немного отрезвила. Я хоть и говорю часто, что уже не юноша и не могу увлекаться, а на самом деле, вероятно, и умру с увлечениями, не свойственными моему возрасту. Я говорю об идеализации и событий и людей, от чего я не отделываюсь. На все происходящее я внутренне реагирую, как будто мне не 56 лет, а кругом все, все смотрят трезвее. И мне надо — как бы это тебе сказать — не отказываться от своих идеальных настроений, а сначала пережить их и потом уже поступать, чтобы поступки мои, реальные, были пропитаны переживаемым идеализмом. …

313. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[296]

12 – 13 августа 1915 г. Москва

Среда, 12 августа

Четверг, 13-го.

… Даже хорошо, что тебя нет в Москве. В вопросе о том, как направить деятельность театра в это острое время, столько неясного, возбуждающего споры, что, придя домой, я не мог бы делиться с тобой, — уже хочется молчать, скорее лечь спать.