Избранные произведения

- Ну, Павлуша, послушай же, не дурачься... Ну. сделай милость, не дурачься! Ну, ругай меня! Что ж? Я сам все это знаю: ну, пьяница; ну, буян; ну, картежник, мот, негодяй; ну, подлец, одним словом... Женись, Павлуша, послушайся хоть раз в жизни моего братского совета! Ну что же ты так глаза на меня уставил? Я этого не люблю. Что ты смотришь так, о чем думаешь, скажи!

- Да я думаю, что бы такое придумать, какого рода мерзость, перед которою бы ты запнулся?

- Правда, братец, ей-богу правда; только не вор я, вот что!.. Нет, вор, ей-ей вор! Таки просто украл раз у пьяного сто рублей - каюсь тебе, как на духу, а правда. Но уж зато душегубства нет на моей совести, видит бог, нет.

- Но есть надежда и на это, - продолжал Игривый. - Жену свою ты уморишь, этого не миновать. Шилохвостов призадумался было, а потом спросил:

- А ты спасти ее не хочешь?

- Пулю б тебе в лоб, - сказал сурово Игривый, привстав со стула и понизив голос. - Но нет, и это ее не спасет. Ты заел всю жизнь ее, и один только милосердный бог спасет ее там.

Он оставил гостя и вышел один в поле. Шилохвостов никогда не видал его в этом духе; Семен Терентьевич долго глядел за ним вслед, потом посвистал, кивнув головой, и сказал: "Так вот оно куда пошло, ara!" - и уехал домой.

Бедный Игривый мог только смутно размышлять о тяжелом своем положении. Ему казалось, что у него уже недоставало более сил переносить все это; ему опять и нынче, как уже сто раз прежде, приходило в голову бросить все и уехать куда-нибудь подальше, надолго или даже навсегда. Ему казалось, что он здесь сойдет с ума. "Что меня держит? - думал он. - Для чего я здесь сижу и изнываю, как истинный, не баснословный Тантал?"

"А там опять, - думал он, - на кого же я ее покину? Если б она была одна-одинехонька - другое дело: тогда бы она здесь, среди своих крестьян и соседей, могла жить спокойно и беззаботно; но при таких защитниках и покровителях, как муж и брат ее, - нет, при них я отлучиться не могу. Бог укрепит меня; останусь здесь и буду пить горькую чашу эту, капля по капле, до дна. Что мне теперь до себя? Думать и заботиться о себе - мне было бы стыдно: я должен видеть одну только страдалицу свою и жить для нее. Малодушно было бы изменить теперь и себе и ей и покинуть ее преждевременно на жертву этим негодяям".

При таких размышлениях Игривый не успел подумать о том, куда он направил путь свой, как он вступил в небольшую кленовую просадь, которая вела к усадьбе в Подстойном. Он сам улыбнулся этой странности, этой случайности и продолжал медленными шагами путь; приветливо кивала ему из окна русая головка, к которой прижималось белое личико младенца; вежливо и доброхотно встретила его прислуга, суетившаяся на крыльце и в комнатах по поводу укладки чемоданов и снаряжения обоих в дорогу. Игривый прошел прямо к хозяйке дома - по имени, хотя она на деле и была в доме, можно сказать, чужая.

- Добрый вечер, Любовь Ивановна!

- Здравствуйте, мой добрый Павел Алексеевич! Посмотрите-ка на моего Ваню: он первый вас увидел и полез было прямо из окна к дяде Пау.

- А поди-ка сюда, маленький разбойник, поди к дяде Пау! Ну что твои рыбки делают? А посмотри, какого я тебе сейчас жука поймал - вишь какой, с корову, и рог на затылке! Давай-ка, где твоя маленькая тележка, запряжем его!

- Я должна воспользовался сумерками, - сказала вполголоса Любаша, - чтоб вы не видели, как я краснею, и поблагодарить вас за фортепьяна... Их привезли сегодня - я так была этим обрадована...

- Вот так, в оглобли его, - продолжал Игривый громко, закладывая своего жука и не обращая никакого внимания на слова Любаши. - Постой, постой; мы и дугу поставим и супонь подтянем...

- Я даже и за это вам благодарна, - продолжала она, - что вы теперь не слышите, о чем я говорю. Мне от этого как-то легче на сердце.

- А здоровье ваше каково сегодня? Что голова и грудь?

- Слава богу, хорошо; сегодня легкий день, и мне в самом деле лучше. Сказав это, она как бы невольно взглянула в окно на приготовления к отъезду мужа и брата.

- Ба! Да вот он, наш любезный друг и сосед! - сказал, вошедши в комнату, Семен Терентьевич. - Вот спасибо, так спасибо, друг! А мы совсем. Прощай, Любаша... Видишь ли, каков он человек, - продолжал Шилохвостов, указывая на фортепьяна, - а? Не чета тому скоту, который заложил было их Ивану Онуфриевичу и, разумеется, никогда бы не выкупил. Прощайте ж, друзья мои, - и обнял их обоих, - не поминайте лихом. Прощай, мальчишка, господь с тобой, - и вышел.

Игривый с Любашей проводили его до крыльца;

Карпуша сидел уже в коляске и бросил оттуда рукой поцелуй сестре и гостю. Коляска покатила. С час времени Павел Алексеевич побыл еще в Подстойном, а там, отложив и выпустив на волю Ваниного жука, побрел тихим шагом домой. И в этот раз опять было молодая кровь в нем взыграла, возволнованные чувства породили бурные, черные мысли, доводившие его до отчаяния; но спокойная совесть вскоре одолела эту душевную тревогу, малодушие было побеждено, и доблестное мужество одержало верх. Игривый вступил под кров свой с спокойным духом.