Избранные произведения

Младший консул с большим удовольствием обходил по утрам верфь вместе с мистером Робсоном. Работа шла успешно, и уже было ясно, что корабль будет и красив и отлично построен. Консул Гарман так же, как и все, знал слабости Тома Робсона. Но если только он был достаточно усерден на работе, Том имел право использовать свободное время, как ему заблагорассудится. Старый, унаследованный от предков принцип фирмы, был таков: чем меньше вмешиваться в работу «людей», тем лучше они работают и тем меньше бесполезной болтовни.

— Я думаю, к весне он будет готов? — сказал однажды в начале июля младший консул.

— Если зима не будет слишком сырая! — отвечал Том.

— Я хотел бы спустить его этак к пятнадцатому мая! — сказал консул вполголоса. — Но вы никому не называйте этой даты. Понимаете, мистер Робсон?

— All right, sir![24] — отвечал Том.

Даже своему другу Габриелю Том не выдал этой тайны, обещая только, что это будет весной, и Габриель был вполне удовлетворен. Но зато он сгорал желанием узнать, какое имя будет дано кораблю. Том клялся, что не знает, а Мортен отвечал: «Это не касается школьников!» Из этого Габриель делал вывод, что ни один из них ничего точно не знает, — во всяком случае Мортен уж бесспорно ничего не знал!

Все лето дела Габриеля в школе шли неважно: от него требовали, чтобы он сидел над книгами, а там внизу, на верфи, весь день кипела работа, слышались крики и стук молотков. Его школьный журнал имел печальный вид, и каждый месяц, являясь показывать журнал отцу, юноша готовил маленькую речь, смысл которой сводился к просьбе разрешить ему не учиться, а работать в конторе или плавать на кораблях. Но каждый раз, когда он стоял перед отцом и видел его светлые холодные глаза, все, что он хотел сказать, бесследно улетучивалось из его памяти, и Габриель выглядел таким глупым и смущенным, что консул только покачивал головой ему вслед: «Удивительное дело! Когда же этот мальчик станет взрослым?»

В первое время после приезда Мадлен в Сансгор для Габриеля было большим утешением доверять ей свои мысли. Но теперь Мадлен стала слишком умной для него. Она уже больше не пугалась, когда он угрожал, что сбежит на каком-нибудь корабле или подсыплет крысиного яду в грог адъюнкту Олбому. В конце концов Габриель стал ревновать ее к кандидату Дэлфину.

Уполномоченный открыто уделял Мадлен много внимания и времени. Фру Фанни давно это заметила, и чем больше ее светлые блестящие глаза наблюдали, что происходит вокруг, тем яснее она понимала, что ей приходится играть очень неприятную роль «ширмы».

Она знала, что Дэлфин занимает уже значительное положение в обществе. Он не был так «молод и зелен», как его предшественники. Ей приятно было видеть его.

Но когда молодой человек с первого визита стал восторгаться ею, она с досадой подумала: «Фу ты! Он такой же, как и все!»

Теперь, напротив, она стала уделять ему больше внимания. Быть может, не стоило все-таки совсем упускать его из рук. Красивая женщина усмехнулась, глядя в зеркало. Это же просто смешно: иметь такую внешность и играть роль ширмы!

Фру Фанни устроила так, чтобы Мадлен брала уроки музыки в городе, и кандидат Дэлфин немедленно узнал часы занятий Мадлен. Он почти постоянно попадался ей навстречу, и они обычно гуляли немного по улицам или по парку. Эти маленькие встречи забавляли Мадлен. Она весело и откровенно болтала с ним.

— Послушайте, господин кандидат Дэлфин, — сказала она ему однажды. — Почему вы бываете таким злым и придирчивым в обществе, а вот теперь, когда мы одни, вы много приятнее?

— Потому что когда я говорю с вами одной, фрекен Мадлен, я как-то раскрываюсь, становлюсь самим собою, а когда в разговоре участвуют многие, я невольно ухожу в себя.

— Вы уходите в себя? — переспросила она и засмеялась.

— Да, я хочу сказать — мне неприятно, чтобы каждый проходящий заглядывал в мое «я», и я предпочитаю опускать гардины.

— Ну да! Теперь я понимаю, — отвечала она серьезно. Едва ли Мадлен заметила, что этой фразой он подчеркивал свое особое отношение к ней; нет, Мадлен только подумала, что и сама она прячет очень многое за спущенными гардинами.

В одной из маленьких улиц около гавани навстречу им попалась группа рыбаков, с удочками, непромокаемыми плащами и корзинами с рыбой. Они, видимо, были ночью в море.

— Фу! — сказал Дэлфин, когда они прошли. — Не могу переносить запаха рыбы! А впрочем, это полезно для здоровья. Вы, фрекен Гарман, вероятно привыкли к этим «odeurs»[25] с детства там у себя, в Братволле?

— О да! — отвечала Мадлен и немного смутилась.

Дэлфин сказал весело:

— Я могу искренне утверждать, что я человек из народа с ног до головы, но вынужден признать, что когда мой возлюбленный народ подходит чересчур близко к моему носу, мои симпатии к народу остывают. Есть что-то в этой смеси рыбы, табаку, дегтя и мокрой шерстяной одежды, чего я не могу преодолеть.

Мадлен поняла, к кому это относилось. Он говорил о людях, среди которых она жила, и косвенно о том, кто был ей так близок. О! Как хорошо она сделала, что никому ни в чем не призналась!