— Посмотрите! — говорил он. — Посмотрите на этот гордый корабль, построенный самонадеянными французами и носящий многообещающее имя. Ибо слово «L’éspérance», друзья мои, означает «надежда». И вот корабль этот уже не более как жалкие обломки, выброшенные на бедный наш берег. Не такова ли судьба многих человеческих жизней! Как много праздных, вздорных надежд, пустившихся в плаванье под парусами и с флагами, превратилось в жалкие обломки в суровой буре жизни. Но взгляните! То, что буря разметала и разбила, превратилось в новый дом, собранное неутомимыми руками человеческими! Так жизнь возникает из смерти, надежда из развалин, счастье из скорбных обломков! И вот перед нами жизнь, целиком построенная из обломков.
Последняя искра старого своеволия проснулась в сердце Мадлен, и она, перебив речь мужа, сказала: «Вот так мы все и живем!»
В то же мгновение Пер встал и вышел из комнаты. Жена его никак не могла понять, почему Пер поступил так неподобающе.
Но пастор Мартенс понял все. Он решил поговорить об этом попозже, если окажется необходимым. В данный момент не стоило портить прекрасный час обеда. Он подал жене сливки с самой приветливой улыбкой и погладил ее по плечу.
Затем он снова принялся за маленьких крабов, которые казались ему замечательно вкусными.
Яд
Перевод М. М. Зощенко
Обычно маленький Мариус сидел в классе неподвижно и тихо. Слишком большие карие глаза придавали его бледному невзрачному личику испуганное выражение. Неожиданный вопрос заставлял школьника густо краснеть, и тогда, отвечая, он начинал заикаться.
Маленький Мариус занимал предпоследнюю парту. Он сидел немного сгорбившись, — у школьных скамеек не было спинок, а прислоняться к следующей парте строго запрещалось.
Шел урок географии. Был теплый августовский день после каникул. Солнце освещало сад ректора, и на маленькой яблоньке отчетливо вырисовывались четыре больших яблока.
Одно окно в классе было задернуто голубыми занавесками, а на подоконнике другого Абрахам искусно начертил солнечные часы и тут же охотно сообщал всем желающим узнать, сколько времени осталось до конца урока.
Учитель за кафедрой подул на перо, только что им очиненное, и негромко спросил:
— Еще какие города?
Учитель Борринг имел привычку чинить за уроком перья. В каждом классе, где он вел занятия, лежала кучка изящно отточенных гусиных перьев, которыми никому не разрешалось пользоваться, за исключением ректора. Тем не менее учителю Боррингу не удавалось содержать перья в должном порядке. Нередко выискивался какой-нибудь злонамеренный ученик, который в перемену совал перья в чернильницу и крутил их там до тех пор, пока не приводил в негодность.
Явившись на очередной урок, Борринг всякий раз с отчаянием восклицал: «Боже ты мой! Кто испортил мои перья?!»
И на это весь класс хором отвечал: «Олбом!»
Да, все отлично знали, что учителя Олбом и Борринг недолюбливали друг друга.
Сегодня все перья Борринга были опять испорчены. И учитель весь урок усердно скоблил их перочинным ножиком, бормоча тихие проклятия Олбому.
Наконец, сдунув с кафедры тонкие белые и фиолетовые стружки, учитель Борринг снова спросил:
— Так еще какие города?
Этот вопрос был обращен к долговязому Толлейву, сидящему на последней скамейке. Ответа не последовало, и тогда учитель повторил свой вопрос:
— Так еще какие города имеются в Бельгии?
Теперь молчание в классе долгое время ничем более не нарушалось.
Сегодня учитель Борринг спрашивал последнюю скамейку, а как известно, ученики, сидевшие там, никогда не готовили уроков. Но ради порядка и для того, чтобы поставить отметку в табеле, их все же спрашивали раз в месяц.
Несколько парней, которые занимали последнюю скамейку, ничуть, казалось, не беспокоились — ответят ли они учителю или нет. И поэтому никто в классе не брал на себя напрасного риска подсказывать им.
Но сегодня долговязый Толлейв, отвечая, заметно волновался. Сидя за партой, он беззвучно шевелил губами и нервно теребил закрытую географическую карту. Она была закрыта потому, что по заведенному порядку и тот, кто отвечает, и его соседи должны были захлопывать свои карты. «Заниматься географией по карте — дело не мудреное», — любил говорить Борринг.
Беспокойное состояние Толлейва объяснялось тем, что на этот раз он, вопреки обыкновению, немного подготовился к уроку. Он дважды прочел его дома и один раз в школе. И сквозь туман прочитанного удержал в своей памяти название еще одного бельгийского города, кроме Брюсселя.
Вот об этом городе Толлейв и собирался сообщить учителю. Однако удручающая тишина в классе, среди которой по временам раздавался возглас: «Еще какие города?», и необычайность того факта, что он отвечает, — удерживали его в молчании. Помимо того, Толлейву казалось, что любой его ответ непременно вызовет всеобщий хохот в классе. И это тоже отчасти не позволяло ему открыть рта.