Избранные произведения

Вследствие всего сказанного, понятие, как ни полезно оно для жизни и как ни потребно, необходимо и плодотворно оно для науки, — для искусства вечно бесплодно. Воспринятая идея, напротив, есть истинный, единственный родник всякого настоящего художественного произведения. В своей мощной первобытности она почерпается только из самой жизни, из природы, из мира, и только одним настоящим гением или человеком, вдохновенным на мгновение до гениальности. Только из такого непосредственного восприятия исходят настоящие произведения, носящие в себе бессмертную жизнь. Именно потому, что идея созерцательна, художник не сознает в абстракциях намерения и цели своего произведения; не понятие, а идея носится перед ним; поэтому он не в силах дать отчета в своих действиях: он работает, как люди выражаются, по одному чувству и бессознательно, даже как бы инстинктивно. Напротив, подражатели, маньеристы, имитаторы, скоты-рабы исходят в искусстве из понятия: они замечают, что нравится и действует в настоящих произведениях искусства, уясняют это себе, связывают в понятие, следовательно абстрактно, и подражают этому, явно или скрытно, с умной преднамеренностью. Они, подобно паразитам, сосут пищу из чужих произведений и принимают, подобно полипам, цвет своей пищи. Даже, продолжая сравнение, можно бы сказать, что они подобны машинам, которые то, что в них вложено, хотя и раздробляют очень мелко, но никогда не могут переварить, так что чужие составные части все еще налицо и их можно отыскать и выделить: только гений, напротив того, был бы подобен органическому, ассимилирующему, изменяющему и продуктивному телу. Ибо он, хотя и воспитывается и образуется своими предшественниками и их произведениями, но оплодотворяется непосредственно только жизнью и самим мирозданием, посредством впечатления созерцания: поэтому даже высочайшее образование никогда не вредит его оригинальности. Все подражатели, все маньеристы схватывают существо чужих образцовых произведений в понятии; но понятия никогда не в силах сообщить произведению внутреннюю жизнь. Современность, т. е. наличная тупая толпа, знает сама только понятия и держится за них почему, и принимает манерные произведения с быстрым и громким одобрением; но те же произведения, спустя немного лет, становятся непригодны, потому что дух времени, т. е. преобладающие понятия изменились, тогда как на них одних таковые могли корениться. Только настоящие произведения, которые почерпнуты непосредственно из природы, из жизни, остаются, подобно им самим, вечно молодыми и вечно могучими. Ибо они принадлежат не какому-либо веку, а человечеству: и так как они потому именно современным веком, слиться с коим они не удостоили, были приняты холодно и в силу того, что они тогдашние его заблуждения раскрывали посредственно й негативно, были поздно и неохотно признаны, то не могут зато и устареть, а нравятся до позднейших времен постоянной свежестью и новизною. Тогда они уже не подвергаются более возможности быть незамеченными и непризнанными, будучи увенчаны и освящены хвалой немногих компетентных голов, отдельно и скупо появляющихся в столетиях[70] и подающих свои голоса, коих медленно возрастающая сумма утверждает авторитет, единственно и составляющий тот суд, который подразумевается, когда мы апеллируем к потомству. Суд этот состоит единственно из этих последовательно возникающих единиц; ибо масса и толпам потомства будет и останется во всякое время так же несообразна и тупа, как были и есть масса и толпа современная во всякое время. Стоит прочесть жалобы великих умов каждого столетия на своих современников; они постоянно те же, что и ныне, так как род людской все тот же. Во всякое время и во всяком искусстве манера заступает место духа, постоянно составляющего достояние единиц; манера же — лишь старое, заброшенное платье последнего бывшего и признанного проявления духа. Согласно всему этому, большею частью одобрение потомства приобретается не иначе, как за счет одобрения современников и наоборот.

§ 50