Избранные произведения

Утопический идеал просвещенного абсолютизма поэт после «Нумы Помпилия» развертывает в «Россиаде». Он показывает читателю молодого царя Ивана IV как вождя русских дворян, но лишь первого среди равных. Царь слушает советы своих приближенных и поступает в согласии с лучшими из них. Единение царя и аристократии кажется Хераскову необходимым условием благоденствия государства, и, не видя его в современности, поэт хочет искать его в историческом прошлом России. Он идеализирует фигуру князя Курбского — независимого дворянина, но верного слуги престола в его изображении — и делает его видным героем своей поэмы. Таким и должен быть истинный аристократ — не льстец, не раб, храбрый воин и мудрый член царского совета. Обстановка патриотического подъема сопутствует всем сценам в лагере русских, и во главе движения победоносных сил идут дворяне.

Однако Херасков понимает, что успех достигнут на более широкой основе и что кроме дворянства в борьбе с татарами участвовали народные массы. Исследователь поэмы проф. А.Н. Соколов в этой связи замечает: «В центре эпопеи стоит царь Иван Васильевич. Но даже не он — если вчитаться в поэму — является ее главным героем. В «Историческом предисловии» Херасков пишет, что он имел в виду «знаменитые подвиги не только одного государя, но всего российского воинства». Общенародное значение Казанской победы и общенародный подвиг этой победы дали основание поэту назвать свое творение «Россиадою». Не Иван IV освободил Россию от татар, а народ, возглавленный Грозным, сбросил с себя остатки татарского ига».[1]

Итак, русский стан изображен Херасковым единым и стройным, во главе его стоит государь, окруженный советом своих добродетельных и храбрых вельмож. О социальных противоречиях в России XVI века, о положении крестьянства в поэме упоминаний нет — Херасков попросту не видел их, а если бы и видел, то не стал бы говорить о них в героической эпопее, чтобы не омрачить ее патриотического пафоса.

Татарский лагерь представлен совсем иными чертами. Ему уделено много места в поэме, настолько много, что первый критик поэмы А. Ф. Мерзляков сердито спрашивал: «Кому же теперь посвящена «Россиада»? Иоанну или Сумбеке? Российским или татарским героям?»[2] Однако в развернутой Херасковым картине состояния казанских властей нельзя видеть литературного просчета автора, как думал Мерзляков, писавший: «Это составляет целые три песни, недостойно посвященные интригам ветреной женщины и ее служанке! Не понимаю, как могло патриотическое сердце почтенного Хераскова унизить таким образом триумфы Иоанновы!»[3]

В немногочисленной литературе о Хераскове это риторическое восклицание оставлено без ответа. Между тем думается, что татарские сцены в поэме вовсе не лишены смысла и находятся в тесной связи с общей концепцией «Россиады». Казанью правит вдова царя Сафгирея Сумбека со своим малолетним сыном. К городу приближаются русские войска, над ним нависла грозная опасность. Но в этот решающий час

Сумбека собственну напасть пренебрегает,
Не к бранным помыслам, к любовным прибегает,
К сему орудию коварствующих жен;
О! кто не знает их, тот подлинно блажен!
Она казалась быть, ордынцами владея,
Киприда красотой, а хитростью Цирцея,
Для выгод собственных любила царский сан;
Смущали душу в ней не брани, князь Осман...

(I, 45—46)

К казанскому престолу тянутся, добиваясь руки Сумбеки, военачальники Сагрун и Асталон, неверный Осман изменяет ей с Эмирой, пророческие голоса велят избрать Сумбеке в мужья князя Алея, союзника России, а сердце ее требует другого мужа, — царица запуталась в любовных интригах и забыла о своих государственных обязанностях.

Трудно представить себе, что эти подробно выписанные Херасковым сцены служат только средством для введения в поэму «романического» элемента. Уж очень похожи они на то «повреждение нравов» в России и засилье фаворитизма, которое обличал М.М. Щербатов, о котором писал Д.И. Фонвизин: «Без непременных государственных законов не прочно ни состояние государства, ни состояние государя... Где же произвол одного есть закон верховный, тамо прочная связь и существовать не может; тамо есть государство, но нет отечества; есть подданные, но нет граждан... Тут подданные порабощены государю, а государь обыкновенно своему недостойному любимцу...»[1]