Избранные произведения

учил Сумароков[1]. «Пользовать», то есть подавать советы, рекомендовать нормы поведения, Херасков умел, а шутка, сатирический выпад никак ему не удавались. Выше было сказано о первой комедии Хераскова «Безбожник», в сущности представлявшей собой моралистическую драму. B другой своей комедии «Ненавистник» (1770) Херасков театральными средствами развивает тему разоблачения клеветы, столь характерную для страниц его журнала «Полезное увеселение» десятью годами ранее. Змеяд, человек бесчестный и завистливый, строит из себя важного барина и думает укреплять свое положение в обществе, пороча людей, действительно достойных, и приказывая состоящим у него на хлебах дворянам везде расхваливать его. Змеяд хочет жениться на Прияте, дочери Здоруста. Милат, влюбленный в Прияту, входит в доверие к Змеяду, узнает его коварство и вражду к людям, заручается письменной инструкцией этого клеветника и затем публично разоблачает его перед семейством Здоруста. B заключительной сцене рассказано о том, что Змеяд, как вредный обществу человек, лишается чинов и высылается из города в свои деревни.

Сюжет комедии незамысловат, нравоучительная цель ее очевидна, однако некоторые особенности пьесы выделяют ее над общим уровнем комедийного репертуара семидесятых годов. Оставаясь в пределах жанра, определенных поэтикой классицизма, Херасков вводит в характеристики героев бытовые черты. Такова, например, фигура Здоруста. Простак-отец, обманутый 3меядом, он мечтает, став его тестем, выйти в знатные люди. Для чего, собственно, ему это нужно? Да просто из фанаберии, для того чтобы удивить «старинных приятелей», которые должны будут оставить в обращении с ним прежние привычки и для которых он будет через дочь испрашивать милости у Змеяда. Это провинциальное честолюбие он готов купить счастьем дочери. Здоруст гордится хорошим воспитанием своей Прияты, хотя все, что она умеет, — это «кроить и в пяльцах шить». Он рассказывает Змеяду.

Мы с матерью ее как ласточки сидели,
Друг с другом обнявшись, и все в окно глядели;
Так было перенять ей что-нибудь у нас...

(Д. 1, явл. 8)

По любому поводу Здоруст вспоминает какой-либо случай, бывший с ним ранее, и в виде аналогии приводит его собеседнику:

Вот так-то у меня в деревне был приказчик,
Великий, правда, вор, сутяга и рассказчик...

(Д. III, явл. 3)

Да! Правда, у меня сосед такой-то был,
Который никого на свете не любил,
Со всеми ссорился, со всеми он тягался...
и т.д.

(Д. III, явл. 9)

Нельзя не заметить желания Хераскова оживить с помощью этих средств фигуру Здоруста, наделить его жизненными чертами. В известной степени он проделывает это и с другими персонажами.

Сам «ненавистник» Змеяд очерчен в пьесе резкими и прямыми чертами без всяких оттенков и переходов. Это обычный отрицательный персонаж классицистической комедии, выражающий свою сущность в монологах для зрительного зала:

Злоречие всего полезнее для света,
Понадобней оно ружья и пистолета;[1]
Когда случится нам злодея поразить,
Что лучше клеветы на свете вобразить!
Она прямехонько к своей стремится цели
И лучше действует, чем яды и дуэли,
Всё портит, всё валит, а паче в оный век,
Где каждый умным быть желает человек...

(Д. II, явл. 1)

Эти стихи приводят на память знаменитый монолог о клевете, который произносит Базиль в «Севильском цирюльнике» Бомарше (1774), однако написаны они четырьмя годами ранее.

Хераскову принадлежит несколько ранних образцов русской сентиментальной драматургии: он опубликовал слезные драмы «Друг несчастных» (1774), «Гонимые» (1775), «Школа добродетели», «Милана» (1798). Здесь есть безвинно страдающие отцы, очаровательные, но несчастные дочери, злые вельможи, жестокие ростовщики. Памфил, доведенный до исступления голодом своих детей, отнимает деньги у прохожего — и тот, увидев нужду семьи, прощает этого «добродетельнейшего преступника, чувствительнейшего отца» («Друг несчастных»). Гишпанский вельможа дон Ренод несправедливо преследует дона Гастона, который с дочерью удалился от света. Ряд нечаянных и счастливых совпадений соединяет любящих друг друга детей этих враждующих гишпанцев, и дон Ренод познает всю бездну своих злодеяний («Гонимые»).