Батюшка покойник, скончавшись третьего года, избавил меня от ужасных хлопот и беспокойства. Ты удивишься, как я тебе скажу: у вас в Петербурге и в голову никому это не входило. Послушай, да не засмейся: уморишь, радость! я принуждена была смотреть за курами — ты хохочешь: потерпи, пожалуй — за курами, за гусями и деревенскими бабами—ха! ха! ха! Рассуди, радость, сносно ли благородной дворянке смотреть за эдакою подлостью. Я не к тому рождена: но батюшка мой, покойный старичок, все-таки на своем поставил. Он воспитал меня так худо, как хуже трудно и придумать. Я знала только, как и когда хлеб сеют; когда садят капусту, огурцы, свеклу, горох, бобы и все то, что нужно знать дураку приказчику, — ужасное знание! а того, что делает нашу сестру совершенною, я не знала. По смерти батюшкиной приехала в Москву и увидела, что я была совершенная дура. Я не умела ни танцовать, ни одеваться и совсем не знала, что такое мода.
Вот до какой глупости отцы, подобные моему, детей своих доводят! Поверишь ли, г. издатель? — мне стыдно тебе признаться: — я так была глупа, что по приезде только моем в Москву узнала, что я хороша, — рассуди теперь, как меня приняли московские щеголихи. Они с головы до ног меня засмеяли, и я три месяца принуждена была сидеть дома, чтобы только выучиться по моде одеваться. Ни день, ни ночь не давала я себе покоя, но, сидя перед туалетом, надевала карнеты, скидывала, опять надевала; разнообразно ломала глаза, кидала взгляды, румянилась, притиралась, налепливала мушки, училась различному употреблению опахала, смеялась, ходила, одевалась и, словом, в три месяца все то научилась делать по моде. Мне кажется, ты удивляешься, как могла я в такое короткое время всему, да еще сама, научиться? Я тебе это таинство открою, послушай: по счастию, попалась мне одна французская мадам, которых у нас в Москве довольно. Она еще до просьбы моей предложила мне свои услуги: рассказала мне, в каком я нахожусь невежестве и что она в состоянии из меня сделать самую модную щеголиху. Вот какое из нас французы делают превращение! из деревенской дуры в три месяца сделать модную щеголиху для человека невозможность, а французы делают. Какою благодарностью должны мы французам: они нас просвещают и оказывают свои услуги и тогда, когда их не требуем. Лишь только вышла я из рук моей учительницы, то и показалася в собрание. На меня уже другими глазами смотрели: я познакомилась со многими девицами и науку мою совершенно выучила. Скоро после того услышала, что и меня называют модною щеголихою. Сколько я тогда радовалась! уморить ли тебя? — В тысячу раз больше, как радовался батюшка мой, получая в году тысячу четвертей хлеба с своего поместья. Тогда-то узнала я, что мы и с хлебом и с деньгами нашими без французов были бы дураки. Они еще дешево продают о нас свои попечения. Услыша лестное о себе мнение, не пропущала я тогда ни комедии, ни маскерадов, ни гульбищей: везде я поспевала. Ты, радость, можешь рассудить, что девка осьмнадцати лет, которая от всех слышит: мила, как ангел! тотчас наживет себе завистниц; со мною точно так и сделалось. Меня стали снова пересмехать; но уж из зависти, видя, что молодые мужчины толпами за мною бегают. На всю злость московских щеголих и ласки молодых мужчин смотрела я с холодностию. Многие молодчики в любви мне открывались: но я смеялась — я еще больше делала: сказать ли? — я дурачила их, сколько хотела, а они не сердились. Наконец попался мне молодчик, хорош, как ангел, умен, и притом щеголь. Он в меня влюбился до безумия; и я к нему почувствовала не знаю что-то отменное от прочих. Я восхищалась, видя его на маскерадах: он летал, как ветр, когда он танцовал; и везде, где я ни бывала, находила тут и его. Несколько времени было это мне приятно, а после безотвязностию своею он мне и наскучил, Я вознамерилася его позабыть: и слово свое сдержала. После сего молодчиков с десяток пробовали свое счастие: но я и с ними точно так же поступила. Вот обстоятельствы, в которых я нахожуся. Дай, радость, мне хорошенький совет: так ли мне поступать, как начала, или и самой в кого-нибудь влюбиться. Пожалуй, ангел мой, напиши мне поскорее ответ, да не умори меня; я его с нетерпеливостию буду дожидаться; и прежде, пока его не получу, не скажу тебе, кто я такова. Мне хочется и тебя помучить. Прости, радость!
P. S. Ужесть как хочется, чтобы совет твой поспел к нашим маскерадам.
В Москве,
ноября 25 дня,
1769 года.
* * *