Избранные произведения

Прекрасное, отвечающее требованиям «разума», утверждали классики, поэт может построить, если откажется от своих индивидуальных эстетических исканий и будет строго следовать «правилам» искусства, будет придерживаться признанных образцов. «Правила» и «подражание» считались классиками единственным путем подлинного искусства. Чем меньше проявляет писатель фантазии, личного момента в своем творчестве, тем больше у него возможностей создать истинно художественное творение. Отказ от индивидуального, местного, национально-своеобразного был естественным следствием рационалистического понимания идеи вечного и неизменно «прекрасного». Французские классики драмы — Корнель, Расин, Вольтер — настолько избегали обращения к местному материалу, что не посвятили ни одной трагедии темам из истории Фракции. Если же классики и обращались к художественным обработкам национальной истории («Генриада» Вольтера, многие трагедии Сумарокова), то и здесь они удаляли почти все носившее печать национального, оставляя одни только имена.

Из всего этого проистекала одна из характернейших особенностей классицизма, а именно его внеисторичность. Классики, в частности Сумароков, не стремились изображать в своих произведениях — например, трагедиях — тех или иных персонажей в соответствии с исторической и национальной обстановкой. В трагедиях Сумарокова «Хорев», «Синав и Трувор», «Мстислав», «Димитрий Самозванец» и др. действие происходит в древней России, в «Артистоне» — в Персии, в «Гамлете» — в Дании, но это никак не отражается ни в построении сюжета, ни в трактовке характеров, ни в языке действующих лиц. Сумарокова во всех трагедиях больше всего занимали морально-воспитательные, или, если следовать его терминологии, «политико»-воспитательные задачи. Цель трагедии — «вести к добродетели», «очищать через разум страсти». Отсюда возникает острая конфликтность трагедий Сумарокова. Главной коллизией в них является борьба «долга» и «любви», «чести» и «интереса», то есть тех же «разума» и «страстей».

Те же воспитательные цели преследовал Сумароков и в своих одах и других произведениях лирического характера. Подобно другим классикам, он широко пользовался мифологическими именами и сюжетами. Эту особенность классицизма обычно понимают как чисто внешнее украшение, только как искусственное «подражание» античной древности. Между тем у Сумарокова мифология имела определенный, принципиально-эстетический смысл.

Характеризуя в «Эпистоле о стихотворстве» «великолепный» стиль оды и противополагая его простоте эпических произведений, Сумароков писал:

Сей стих <оды. — П. Б.>

есть полн претворств...

То есть: стих оды полон того, что должно быть «претворено», превращено, переделано, переосмыслено:

...в нем <стихе оды. — П. Б>

. добродетель смелоПреходит в божество, приемлет дух и тело.
Минерва — мудрость в нем, Диана — чистота,
Любовь — то Купидон, Венера — красота.

Далее Сумароков более подробно раскрывает смысл мифологических упоминаний в произведениях классиков:

Где гром и молния, там ярость возвещает
Разгневанный Зевес и землю устрашает.
Когда встает в морях волнение и рев,
Не ветер то шумит, — Нептун являет гнев.
И эхо есть не звук, что гласы повторяет, —
То нимфа во слезах Нарцисса вспоминает.[1]

В то время как для французского классика Буало все эти имена богов и богинь только поэтическая условность, для русского классика Сумарокова мифология тем и прекрасна и ценна, что позволяет низменное, конкретное, повторяющееся в разных прозаических вариантах вводить в искусство как возвышенное, отрешенное от местных, случайных черт, неизменное; мифология обобщает все частное, отбрасывает индивидуальное и заменяет его «вечно-прекрасным».

Таким образом, все в искусстве классицизма подчинялось основной задаче — созданию идеального мира прекрасной разумности, который должен еще больше «просвещать» читателей, приближать их к познанию истины, вести к «благу», к «беспорочной жизни».

Это делало классицизм искусством содержательным, «идейным». Для Сумарокова в особенности характерна борьба с формалистическими тенденциями в искусстве XVIII века. В соответствии со своими дворянскими позициями, Сумароков, требовал от писателей содержательности, «разума», просвещения. Характеризуя «несмысленных творцов», он писал в одном из своих последних произведений:

Пиитов сих ума никто не помутит:
Безмозгла саранча без разума летит.
Такой пиит не мыслит,
Лишь только слоги числит.

(«Письмо ко князю А. М. Голицыну»)