Избранные произведения

— Капитан знаком снова заставил меня сесть на свое место. Некоторое время Флиндерс задумчиво смотрел на пол: «А почему бы и нет, — сказал он наконец, обращаясь к самому себе. — Ведь это все-таки удобный случай. Я мог бы дослужиться до капитана. Скажите, быстро ли идет продвижение?»

«Более, чем быстро, — говорю я. — С того места, где вы сидите, вас можно продвинуть через световой люк под нактоузом на рубку на полубаке, стремительно провести через кучу всякого хлама в форпике и вдвинуть в камбуз. И все за один час». — Говоря это, я сделал пару недвусмысленных движений. Тут Флиндерс встал.

«Капитан! — закричал он, весь бледный. — Эта личность, совершенно мне незнакомая, угрожает мне, очевидно, физическим насилием. Я требую извинений!»

Сопатый Билл выразительно понизил голос, как того требовало сделанное им затем поразительное признание.

— Капитан Питерс извинился, — сказал он тихонько. — Но не это было самое худшее. «Билл, вспомни о желудке», — сказал мне старик. И я, я тоже извинился! Но про себя я подумал: «Ну погоди, как только мы окажемся в открытом море, сам Георгий и все святые отцы не смогут спасти тебя от уготованного тебе персонального ада!»

— После этого я занимался некоторое время посвящением нескольких новичков в их обязанности и не сталкивался с Флиндерсом до того, как пробило восемь склянок и я не спустился вниз завтракать. Я человек не злопамятный и поэтому не имел против него никаких дурных намерений. Но что же вы думаете? Вхожу и вижу: за столом сидит наш капитан, около жабер у него выступили этакие пурпурные пятна, а на столе ни тарелок, ни вилок.

«Что за дьявольщина?» — спрашиваю я его.

«Пусть меня обмажут дегтем, если я знаю, — говорит тот с недоумением в голосе. — Я тут сижу один и голодаю. Когда я сошел вниз, здесь торчал кок с пятью или шестью раскрытыми перед ним книгами и занимался арифметикой! «Где, черт возьми, мой завтрак!» — взревел я. Он вроде вздрагивает и говорит: «О, простите, капитан, я так увлекся тригинометрией», — и отправляется на камбуз».

«Флиндерс!» — реву я совершенно вне себя от голода и разочарования. Он появляется в дверях, мурлыкая песенку вроде этой:

На белокрылом
Маленьком челне
Я поплыву
По голубой волне.

«Ах, ты, поганая акулья глотка, — говорю я, — ты почему не приготовил мне обед?»

«Ну, ну, — отвечает он этаким срывающимся голосом. — Незачем подымать такой шум. Если вы хотите, чтобы я готовил для вас, вам лучше всего повесить на кухне маленькое расписание: завтрак — с 7.30 до 9.30; второй завтрак — с 12.30 до 2.00, обед — с 6.00 до 8.30 и т. д. В лагере лесорубов второй завтрак бывал у нас рано. И было бы гораздо лучше, если бы вы сказали мне об этом на час раньше. Кстати, не знаю, по какому праву вы вмешиваетесь в чисто личное дело между мной и моим работодателем?»

— Дружище, — сказал мне Билл, — ты не представляешь, какие усилия я должен был приложить, чтобы сдержать себя. Но это было перед завтраком и, если бы я ударил его, мы остались бы без пищи. «Ну, подожди, пока я позавтракаю», — повторял я про себя. И ограничился тем, что сказал ему: «Эй ты, ничтожная частица адского огня, я — первый помощник. Понятно? Поверещи-ка у меня еще немного, и школьницы Глочестера повесят еще один венок на памятник неизвестным мертвецам. И вот что: каждый раз, как будешь впредь открывать глотку, произноси «сэр».

«Ах так, — говорит Флиндерс, — теперь вы меня оскорбили. За это вы не получите обеда».

«Что?!» — воскликнул я.

«Вы оскорбили мои чувства, — повторяет он. — Я не буду служить вам. Я привык готовить джентльменам. И я вам это докажу, так и знайте».

— Тут я лишь немного встряхнул его и дал ему разок по уху. А он, поверишь ли, упал как мешок с моллюсками и еще разразился громким плачем, совсем как ребенок. Так он и сидел, загораживая сходной трап, готовый лопнуть от пронзительного крика. При этом все его тело дрожало, как висящий против ветра парус, когда меняется направление ветра. Я просто не знал, что делать.

«Вставай немедленно, — проревел я наконец — и убирайся, пока я не дал тебе снова!»

— Но он не двинулся с места, а лишь продолжал всхлипывать и причитать: «Никогда, никогда меня так не унижали. Что бы подумала моя бедная матушка? О мама, мама!» Я ругал его на всевозможные лады — как только мне приходило в голову — и даже пытался ударить его. Но бог мой! Невозможно ударить медузу — в ней нет ничего человеческого!

— К этому времени весь мой аппетит пропал. И в довершение всего команда прислала делегацию узнать, почему им не дают обеда. Тут внезапно начался шквал и стало слышно, как скрипят грузовые стрелы и трещат паруса. Я сгреб в охапку этого толстяка, который давился от слез, чтобы оттащить его в сторону и выйти на палубу, но, клянусь богом, я не мог сдвинуть его с места. Он, должно быть, весил четыреста фунтов. Тогда я вышел из себя, начал бить и толкать его, но он все-таки не двигался.

«Я буду сидеть здесь, — сказал он, — пока этот грубиян не попросит у меня прощения!»