Избранные произведения. I том

— Все считают, что это тоже знак бога, но никто точно не знает, что это за бог. Они называли его «Риг», я думаю, это одно из их слов для обозначения короля. Оно похоже на наше rois и на испанское reje. Все твердят, что больше никто такой знак не носит, кроме нескольких рабов, освобожденных одноглазым, которые носят его знак из благодарности. Если бы одноглазый не начал его носить, этого знака вообще не было бы.

Оба мужчины погрузились в задумчивое молчание. В конце концов портной, отложив шитье в сторону, неловко поднялся.

— Думаю, брат, мы можем возвращаться домой. О таких новостях мы должны рассказать. Странный король носит свой личный амулет, подобный нашему Святому Граалю, только с перевернутыми ступеньками, в знак посвящения царю. Наверняка это должно иметь какой-то смысл.

Его слушатель кивнул с некоторым сомнением:

— По крайней мере, избавимся от вони равнин, снова вдохнем чистого горного воздуха. И будем просыпаться не от шума мусульманского salat.

Он помолчал.

— Когда они напились, маленькие северяне повторяли все снова и снова, что для них этот человек — не просто их король. Они называют его «Единый Король». — Он аккуратно сплюнул в окно. — Кто бы он ни был, они все вероотступники и еретики.

— Для Церкви, — ответил портной. — Как и мы.

* * *

Бранд с удовлетворенным вздохом откинулся, опершись могучими плечами о стену комнаты. Его давно не покидала уверенность, что англичане все-таки ухитрились каким-то образом найти источник крепких напитков. Но каждый раз, когда он подкатывался к одному из этих коротышек, они напускали на себя невинный вид и смотрели ясными глазами. Наконец, спрятав гордость в карман, он обратился к Квикке и Озмоду, попросив их как давних товарищей, его гостей на Храфнси и моряков с одного корабля, посвятить его в тайну.

— Ладно, но только ты один, — сказал наконец Квикка.

— Можешь привести Скальдфинна, — добавил Озмод. — Мы не понимаем большую часть того, что они говорят. Может быть, он сумеет объясниться с ними чуть получше.

Их ловко вывели из толпы, расходящейся после полета, и привели в маленькую обшарпанную комнату: там, должен был признать Бранд, им охотно и не заикнувшись о деньгах подали в потрясающих количествах отличное красное вино — отличное, насколько мог судить Бранд, который за всю жизнь не пил вино и дюжины раз. Он осушил свою однопинтовую кружку и передал ее за добавкой.

— Разве ты не должен смотреть за жрицей? — поинтересовался Квикка.

Скальдфинн рассердился:

— Не называй ее так. Она просто говорит, что она жрица. Ее никто не посвящал в жрицы.

Бранд огляделся, словно удивляясь, что Свандис здесь нет.

— Вроде бы да, — пробормотал он. — Как только гляну на нее, меня в холод бросает. Дочь Ивара Бескостного! Я прекрасно знал, что она существует, об этом шло много разговоров. Но я просто надеялся, что вся семейка, весь корень истреблен.

— Но ты должен за ней смотреть, — настаивал Квикка. Он испытывал сильные земляческие чувства к Ханду, ведь они родились и выросли в каких-нибудь двадцати милях друг от друга. Коль скоро Ханд и его хозяин Шеф приняли эту женщину, никакие правила и традиции Пути не имели для Квикки большого значения.

— Она в полной безопасности, — сказал Озмод. — Я бы сказал, домой сама прибежит.

Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам.

— Я знаю, что в некоторых городах если женщина будет шляться, ей в конце концов наденут мешок на голову и изнасилуют в каком-нибудь тупике. Но не здесь! Как только тебя увидят, отрубят руки и еще кое-что. А люди кади есть повсюду.

— Вот проклятая баба, — прорычал Бранд. — Может, она как раз и ищет шестерых пьяных матросов.

Скальдфинн взял кружку Бранда и отлил себе половину содержимого.

— Эту женщину я и сам не люблю, — сказал он, — но тут ты ошибаешься. Шесть пьяных матросов не составят и десятой части того, что она пережила. И ей это совсем не понравилось. Но домой она наверняка прибежит, — примирительно добавил он. — У нее нет выбора. Ни слова не говорит на их языке. Ни на одном из их языков. — Он повернулся и заговорил с хозяевами на ублюдочной латыни с примесью арабских слов, которая, как он догадался, была их родным диалектом.

* * *

В прохладном дворике неподалеку от душной комнатенки, где сидели мужчины, Свандис расположилась на скамеечке, поглядывая на окруживших фонтан женщин. Она не торопясь поднесла руку к чадре и сняла ее с лица, откинула назад капюшон. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми ледяными глазами. У некоторых из окружающих ее женщин перехватило дыхание. Но не у всех.

— Значит, ты говоришь по-английски, — сказала одна из них. Она, как и другие, тоже отбросила чадру. Свандис взглянула на говорившую и обнаружила, что у той пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у нее самой. Еще Свандис обнаружила, что эта женщина удивительно красива. С ранней юности Свандис привыкла быть центром всеобщего внимания. Она была вынуждена признаться себе, что в присутствии такой женщины ей бы это не удалось.

— Да, — ответила она тоже по-английски. — Но не очень хорошо. Я датчанка.