Избранные произведения. II том

И две прелестные женщины, одна бледная, охваченная грустью, другая румяная, белокурая и смеющаяся, изящно склонили друг к Другу свои головки и так же крепко соединили свои губки, как и мысли.

— Так, значит, есть что-то новенькое? — спросила герцогиня, с жадным любопытством глядя на Маргариту.

— Разве мало нового произошло за последние два дня?

— Я говорю не о политике, а о любви! Когда нам будет столько лет, сколько королеве Екатерине, твоей матушке, тогда и мы займемся политикой. Но нам, прекрасная моя королева, по двадцати, — так поговорим о другом. Слушай, ты замужем по-настоящему?

— За кем? — со смехом спросила Маргарита.

— Ох, ты меня успокоила.

— А знаешь, Анриетта, то, что успокоило тебя, приводит в ужас меня. Мне придется выйти замуж.

— Когда же?

— Завтра.

— Вот так так! Правда? Бедная подружка! А так ли уж это необходимо?

— Совершенно необходимо.

— Черт побери, как говорит один мой знакомый! Это очень грустно.

— У тебя есть знакомый, который говорит «черт побери»? — со смехом спросила Маргарита.

— Да — А кто он такой?

— Ты все расспрашиваешь меня, а ведь рассказывать должна ты. Кончай свой рассказ, и тогда начну я.

— В двух словах дело обстоит так: король Наваррский влюблен в другую, а мной обладать не желает. Я ни в кого не влюблена, но не хочу принадлежать и ему. А между тем мы должны изменить наши отношения или, по крайней мере, сделать вид, что мы их изменили сегодня ночью.

— Подумаешь! Измени свое отношение к нему и можешь не сомневаться, что он переменит свое отношение к тебе!

— Так-то оно так, но беда в том, что мне меньше, чем когда-либо хочется меняться.

— Надеюсь, только по отношению к мужу?

— Анриетта, меня мучит совесть.

— В каком смысле?

— В смысле религии. Для тебя имеет значение вероисповедание?

— В политике?

— Да, конечно.

— А в любви?

— Милый друг, в любви мы, женщины, совершеннейшие язычницы и потому допускаем любые секты и поклоняемся нескольким богам.

— В одном-едином, не так ли?

— Да, да, — ответила герцогиня с чувственным огоньком в глазах, — в том боге, у которого на глазах повязка, на боку колчан, за спиной крылья и которого зовут Амур, Эрот, Купидон. Черт побери! Да здравствует служение ему!

— Однако у тебя весьма своеобразный способ служения ему: ты швыряешь камни в головы гугенотов!

— Будем поступать хорошо, а там пусть себе болтают, что хотят. Ах, Маргарита! Как извращаются и лучшие понятия, и лучшие поступки в устах пошляка!

— Пошляка?! Но, если память мне не изменяет, тебя расхваливал мой брат Карл?

— Твой брат Карл, Маргарита, страстный охотник, целыми днями трубит в рог и от этого очень похудел… Я не принимаю похвал даже от него. Кроме того, я же ответила твоему брату Карлу… Разве ты не слышала?

— Нет, ты говорила слишком тихо.

— Тем лучше, мне придется больше рассказывать тебе… Ах да! Маргарита! А каков конец твоей исповеди?

— Дело в том… в том…

— В чем?

— В том, что если твой камень, о котором говорил брат мой Карл, имел, так сказать, историческое значение, то уж лучше я на этом и кончу, — со смехом ответила королева.

— Все ясно! — воскликнула Анриетта. — Твой избранник — гугенот! Тогда, чтобы успокоить твою совесть, я обещаю тебе, что в следующий раз возьму себе в любовники гугенота.

— Ага! Как видно, на этот раз ты взяла католика?

— Черт побери! — воскликнула герцогиня.

— Хорошо, хорошо! Все понятно.

— А что представляет собой наш гугенот?

— Это не избранник; этот молодой человек для меня ничто и, вероятно, никогда ничем и не станет.

— Но это не причина, чтобы не рассказать мне о нем; ведь ты же знаешь, как я любопытна! Так что же он собой представляет?

— Это несчастный молодой человек, красивый, как Нисос Бенвенуто Челлини; он спрятался у меня, спасаясь от убийц.

— Ха-ха-ха! А ты сама не поманила его пальчиком?

— Бедный юноша!.. Не смейся, Анриетта, — в эту минуту он все еще между жизнью и смертью.

— Он болен?

— Тяжело ранен.

— Но раненый гугенот в наше время — большая обуза!.. И что же ты делаешь с этим раненым гугенотом, который для тебя ничто и никогда ничем не будет?

— Я прячу его у себя в кабинете и хочу спасти.

— Он красив, он молод, он ранен; ты прячешь его у себя в кабинете, ты хочешь его спасти; что ж, в таком случае твой гугенот будет весьма неблагодарным человеком, если не проявит большой признательности!

— Он уже ее проявляет; боюсь только… что больше, чем мне хотелось бы.

— А этот несчастный молодой человек… тебя интересует?

— Только… только из сострадания.

— Ох уж это сострадание! Бедняжка королева! Эта-то добродетель и губит нас, женщин!

— Да, ты понимаешь, ведь с минуты на минуту ко мне могут войти и король, и герцог Алансонский, и моя мать, и, наконец, мой муж!

— Ты хочешь попросить меня, чтобы я приютила у себя твоего гугенотика, пока он болен, а когда он выздоровеет, вернула его тебе, не так ли?