Избранные произведения. IV том

Гарри закрыл глаза. Ах, как хотелось ему улететь отсюда далеко-далеко. Может быть, в царство «Двенадцати Танцовщиц» с его двенадцатью великолепными наследниками престола, подземными замками света, в садах которых произрастают деревья с золотыми и алмазными листьями, с его заколдованными бальными залами, наполненными прелестной музыкой… Да, неплохо было бы там сейчас оказаться. В этой самой доброй из написанных братьями Гримм сказке. В ней никто никого не поедает, не мучает и не убивает.

— Сдавайся!

Это был голос Конни.

Гарри открыл глаза и нахмурился. Он боялся, что она выдаст их местонахождение. С другой стороны, как он ни старался, как ни прислушивался, так и не смог разобрать, где же находится маньяк: на этом чердаке звуки странным образом распылялись вокруг, и это служило отличной защитой как им, так и, естественно, преступнику. И все же молчание, как известно, золото.

Преступник снова прокричал:

— «Кутерьма голубых цветов», «Гостиница, где разбиваются сердца!»

— Сдавайся! — повторила Конни.

— «Уходи, крошка!»

Конни состроила гримасу.

— Это не Элвис, дубина! Это Стив Лоуренс. Сдавайся!

— «Не подходи»

— Сдавайся.

Поморгав глазами, чтобы смахнуть заливавший их пот, Гарри с недоумением уставился на Конни. Никогда раньше не чувствовал он себя более полным идиотом. Между Конни и маньяком что-то происходило, установилась какая-то необъяснимая связь, но что именно и что за связь, Гарри никак не мог взять в толк.

— «Мне все равно, если солнце погаснет».

— Сдавайся!

Вдруг Гарри осенило, что «Сдавайся» было названием одной из классических песенок Элвиса.

— «Не подходи».

Очевидно, это было название другой песни Элвиса.

Конни тихо скользнула в один из проходов и скрылась с глаз Гарри.

— «Сейчас или никогда».

— «А что же мне сказать?»

Где-то из глубин лабиринта Конни откликнулась названиями еще двух песен Элвиса:

— «Сдавайся», «Я умоляю тебя».

— «Мне так тяжко».

После короткого молчания Конни ответила:

— «Скажи мне почему».

— «Не спрашивай меня об этом».

Они явно общались друг с другом. Названиями песен Пресли. Словно участвовали в каком-нибудь телевизионном шоу-игре, где за правильные ответы участник не получал ничего, а за неправильные мог понести непредвиденные потери.

Согнувшись в три погибели, Гарри скользнул в другой проход. Ткнулся лицом в расставленную пауком сеть. Смахнув ее, углубился в охраняемую манекенами густую тень.

Конни снова вернулась к уже не раз звучавшему названию:

— «Сдавайся».

— «Не подходи».

— «Тебе одиноко сегодня?»

После короткой паузы преступник признался:

— «Одинокий мужчина».

Гарри все еще никак не мог сообразить, откуда шел голос. Пот лился с него градом, клочья тонкой паутины застряли в волосах и щекотали уши и лоб, во рту был такой привкус, будто он языком вылизал пестик лабораторной ступки Франкенштейна, но самое главное — его не оставляло ощущение, что из мира действительности он переместился в кошмарное сновидение наркомана.

— «Расслабься», — посоветовала Конни.

— «Мне так тяжко» — снова пожаловался маньяк.

Гарри понимал, что неожиданные кренделя и повороты этой странной погони не должны сбивать его с толку, ни в коем случае нельзя было забывать, что жили они в девяностые годы двадцатого столетия, эпохи воинствующего безумия, когда странное и причудливое сделалось настолько обыденным, что требует нового определения нормы сознания. Теперь, например, бандиты угрожают продавцам супермаркета не направленными на них пистолетами, а шприцами, наполненными зараженной СПИДом кровью.

Конни предложила маньяку:

— «Хочешь, буду твоим плюшевым медвежонком?»

Что, по мнению Гарри, придало «песенному» диалогу несколько пикантный характер.

Но маньяк ответил незамедлительно, и голос его был полон тоски и отчаяния:

— «Ты не знаешь меня».

Всего несколько секунд потребовалось Конни, чтобы отыскать необходимое продолжение:

— «А тебе не кажется, что пришла пора?»

Кстати о причудливом: у Ричарда Рамиреза, маньяка-убийцы, на совести которого числилось немало загубленных душ, когда он сидел в тюремной камере, отбоя не было от прелестных молоденьких женщин, находивших его обаятельным, будоражившим кровь, истинным романтиком. Или, если обратиться к недавнему прошлому и вспомнить того парня из штата Висконсин, который варил на обед куски мяса из своих жертв, а в холодильнике держал их отрубленные головы, о котором соседи говорили: «Ну да, правильно, в его доме всегда дурно пахло, и порой оттуда неслись истошные вопли и жужжание электропилы, но все это длилось только какие-то мгновения, а сам-то он был отличным парнем и главное — к людям относился с большим уважением и вниманием». Ну что еще можно тут добавить, одно слово — девяностые годы. Неповторимое десятилетие.

— «Это уж слишком» — наконец ответил маньяк, очевидно, не поверив романтическому порыву Конни.

— «Бедный мальчик», — искренне посочувствовала она.

— «Совсем пропал»