Избранные произведения о войне

После возвращения Врангеля в Константинополь начальник штаба Шатилов пришел к нему с докладом. Ничего заслуживающего внимания главнокомандующего в первые пасхальные дни не произошло.

— Правда, дважды заходил в штаб и хотел с вами встретиться господин Юренев, — сказал Шатилов.

— Что за Юренев? — удивленно спросил Врангель. — Кто такой?

— Помните, в рождественские дни заходил к вам господин? Назвался Юреневым. Сказал, что представляет в Константинополе российских общественных деятелей.

— Что ему было нужно?

— Просил вас походатайствовать насчет помещения для общества.

— Что-то припоминаю. Там у них, в этом обществе, всякие политики, адвокаты, журналисты. Шайка дезертиров. И что же?

— Вы попросили нашего посла Нератова помочь. Кажется, им выделили комнату в здании посольства.

— Оказывается, я иногда по доброте своей совершаю большие глупости, — скупо улыбнулся Врангель. — И что ему надо на сей раз?

— Он оставил письмо. Думал, срочное. Распечатал. Это что-то вроде доноса.

— На кого?

— На вас, ваше превосходительство. К ним обратился Яков Слащев, вменяет вам в вину все наши военные неудачи. Осторожный господин Юренев ответил Слащеву, а вам пересылает его копию.

— Интересно, — Врангель взял особняком лежащее на столе письмо, углубился в чтение. Прочтя, поднял глаза на Шатилова: — Ну, и что вы по этому поводу думаете?

— Не обращать внимания. Их много теперь таких, ваше превосходительство.

— Каких?

— Ну, уверенных в том, что они могли бы разгромить красных. Всем языки не укоротишь. Как это говорится: собака лает…

Врангель нахмурился:

— Слащев — это не один из многих Он один такой — Слащев-Крымский. Вот только он, к сожалению, уже забыл, что это я присоединил к его фамилии почетное звание «Крымский», что это я поддерживал его во всех его делах? Закрывал глаза на все его кокаиновые непотребства?

— Я с трудом представляю, как на него можно повлиять! Был бы он в армии, можно было бы предать его суду чести, — размышлял Шатилов. — Ведь это вы сами своим приказом отстранили его от армии.

— Но он все еще генерал. Отставленный от армии, но — генерал.

Шатилов начинал неторопливо что-то уяснять:

— Вы предлагаете…

— Я пока ничего не предлагаю, — ворчливо сказал Врангель. — Я всегда полагал, что предлагать — обязанность моих подчиненных, в том числе и начальника штаба. А моя задача — выбирать среди предлагаемого лучшее.

Врангель все больше багровел. Шатилов хорошо знал своего командующего: еще минута-другая, и он зайдется в неприличной истерике.

— Я вот о чем думаю, — почти как в цирке дрессировщик львов, тихим успокаивающим тоном сказал Шатилов. — Все же мы можем предать Слащева Суду Чести. Я сегодня же подготовлю для суда соответствующее представление, — он замялся. — Хотя, конечно…

— Что?

— В этом содержится некоторое нарушение. По статуту Суду Чести предаются только действующие офицеры.

— К черту формальности! Судить будем всех высших офицеров, которые роняют авторитет нашей армии! И не имеет значения, находятся они на службе или отстранены от нее! — все же наконец взорвался Врангель.

Спустя неделю состоялся Суд Чести. Судили Слащева заочно. Основанием послужило его обращение на имя председателя Комитета общественных деятелей Юренева. В постановлении Суда Чести говорилось:

«Признать поступок генерал-лейтенанта Слащева-Крымского Я.А. в переживаемое нами тяжелое время недостойным русского человека и тем более генерала, посему генерал-лейтенант Слащев-Крымский Я.А. не может долее быть терпимым в рядах Русской армии».

Принесенное Шатиловым постановление Суда Чести на одобрение Врангель бегло просмотрел и размашисто написал:

«Утверждаю! Приказываю уволить генерал-лейтенанта Слащева-Крымского от службы…»

— Ваше превосходительство, но он уже однажды уволен! — сказал Шатилов. — Как тут быть?

Врангель какое-то время молча размышлял и затем приписал:

«… без права ношения мундира».

Шатилов забрал утвержденное Врангелем постановление, прочитал конец резолюции.

— Вот с этим Слащев никогда не смирится, — сокрушенно покачал головой Шатилов. — С семнадцати лет в армии, девять боевых наград…

— Не давите на жалость, Павел Николаевич. Я в своей жизни из-за доброты совершил немало ошибок. Сейчас иное время. Оно заставляет меня быть жестоким.

И уже когда Шатилов покидал кабинет, Врангель бросил ему вслед:

— И, прошу вас, никогда больше не напоминайте мне о Слащеве. Для меня он погиб еще тогда, в мае девятнадцатого, в боях при овладении Крымом.

Вечером штабной нарочный принес Слащеву подписанный Врангелем приказ об увольнении из армии.

— Они что, больные! — сказал он Нине. — В который раз меня со службы увольняют. Одного раза им показалось мало?

Но, дочитав приказ до конца, он удивленно проворчал:

— Но нет, тут не все так просто.

— Что там еще? — спросила Нина.

— Похоже, они решили добить меня до конца. Вот, читай: «…уволить со службы…». Это ладно, смотри дальше: «…без права ношения мундира».

Он нервно походил по комнате, осмысливая происшедшее. И затем сказал, но не Нине, а тем другим, которых здесь, в комнате, не было: