Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии

— И у меня, дяденька, возьмите у меня, тоже пять пара, отец только что поймал! — зазвенели голоса мальчишек, продающих птиц в маленьких клетках тем праведникам, что по буддийскому обычаю совершают богоугодные дела, отпуская на волю птиц.

— Давайте посторожу машину, дяденька, а? Никому и близко подойти не дам, и протру еще. — Это был голос Фона, они с Монгом приятели, одногодки; только у Фона ни отца, ни матери.

— Знаешь, я тоже буду как те, они иной раз знаешь сколько огребают!

«Те» — это мальчишки, которые подряжаются присматривать за машинами в Аютии или в любом другом месте, куда часто наезжают туристы. Как-то раз Фон, прокатившись в грузовике до Аютии, увидел этих «автосторожей» за работой и решил промышлять тем же здесь, у храма Священной Стопы Будды.

— Посторожишь? Давай посторожи… И протрешь еще, говоришь?

Монг, стоя рядом, наблюдал, с какой настойчивостью Фон предлагал свои услуги вышедшей из автомобиля паре. Оба они — и мужчина и женщина — казались добродушными.

— Дяденька, дайте денежку!

— Тетенька, миленькая, дайте салынг![155]

— Подайте…

Их целая толпа, ребятишек у храма Священной Стопы. Лес вытянутых вверх ладошками рук встречал всякого, кто приходил помолиться.

— Еще чего! Прочь, попрошайки! — Сердитый голос сопровождается энергичным взмахом руки — и вот толпа ребятишек рассыпается, только наиболее упорные трусят сзади в подчеркнуто вежливом буддийском поклоне да бормочут, как заклинание: — Тетенька, дайте четвертачок!

— Просто трагедия с этими попрошайками! Они сызмальства приучаются просить, а потом не знают, как зарабатывать на хлеб. Те, что приторговывают, — еще куда ни шло!

— Да дай ты им сколько-нибудь, ради бога, в кои-то веки сюда выбираемся.

Монгу досталась блестящая золотистая монета, которую он поспешил зажать в кулаке. Мужчина и женщина, оделив всех ребятишек мелочью, направились к длинной лестнице, ведущей в храм Священной Стопы.

Отец и мать сидели возле дороги в тени деревьев. Рядом с ними, прямо на земле, лежал чумазый, весь облепленный мухами малыш. На звук шагов отец встрепенулся, глаза слепого, подернутые мутно-белой пленкой, часто заморгали. Мать схватила старую консервную банку, сунула отцу в руки, а сама поспешно усадила малыша на колени. Мать была на сносях, сидеть у нее на коленях малышу было неудобно, и он громко завопил, широко разевая рот.

— Подайте на пропитание, благородные господа! Я не вижу белого света, работать не могу, дети малы! Пожалейте нас, благородные господа! — тянул отец.

Голос у отца глухой, как шелест листьев во дворе храма, когда их гонит ветер по каменным плитам. Он одинаково тускло говорит со всеми — и с детьми, и с матерью, и с богомольцами. Как отличается он от голоса мамы, который звенит, как храмовые колокольцы, особенно когда надо выпросить подаяние!

— Подайте милостыню, благородные господа, дай вам бог богатства и счастья полный дом! Пожалейте малых деток и их слепого отца!

— Слепой-слепой, а наплодил! А если б видел — представляешь?! — Некоторые отпускали всякого рода шутки по адресу родителей — это не очень-то нравилось Монгу, хоть многое он не понимал, а может быть, уже понимал, кто знает?

Монг стоял в нерешительности, сжимая в кулаке монету. К матери сейчас лучше не бежать — они с отцом как раз усиленно кланялись и вот-вот должны были получить милостыню, иначе бы мать так не частила с поклонами. Поэтому Монг просто стоял и смотрел — он вообще любил смотреть.

Завидев богомольцев, все старики и старухи у храма зашевелились. Те, кто скрючился в тени лестницы, поспешно выползли поближе к тротуару. Теперь уж как солнце ни жарь — не уйдут. Каменные плиты немилосердно обжигали распластавшихся в поклоне нищих, и тела их, залитые потом, блестели на солнце.

Кое-кто из богомольцев подавал, некоторые проходили мимо, но в общем-то каждому из нищих что-нибудь доставалось. Монг стоял и разглядывал вновь приехавших, а когда они были уже на полпути к дверям храма, вдруг вспомнил…

Верхняя ступенька лестницы принадлежала бабке Фэнг, она считалась собственностью этой старой нищенки, пожалуй, самой доброй из всех. Бабка обожала детишек, особенно Монга, и для него у нее всегда было припрятано какое-нибудь угощение.