Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Приближается ПСВ — довольно широкая, по приборам вижу: секунд на сто. Музыкальный сигнал резонанса. Алла поднимает пальчик вверх: состояние перебрасываемого в норме. Откатываю тележки с электродами. Сашка делает движение, будто устраиваясь в кресле поудобнее… и исчезает.

— Ого, — произносит Пал Федорыч. — А теперь там что?

Двадцать, тридцать, сорок секунд… На помосте возникает расплывчатое мелькание. Шестьдесят секунд, семьдесят — мелькание оформляется в Стрижевиче. Он стоит, опершись о кресло, в зубах дымящаяся сигарета — любитель эффектов!

— Между прочим, Павел Федорович, — говорит Сашка, сходя с помоста, — я сейчас был в варианте, в котором вы уже кандидат наук. И не «и. о.», а полноправный завлаб.

Я беру его сигарету, смотрю: «Кэмел»!

Уралов смотрит на Стрижа осторожно, но доброжелательно.

— Очень может быть, — произносит солидно. — Почему бы и нет!

— Пал Федорыч, — вступаю я, — так, может быть, и вы, а?..

Он смотрит на меня: в голубых глазках доброжелательности меньше, настороженности больше. Сомневается, шельмец, в моих добрых чувствах к нему, во всех вариантах сомневается.

— А вы тоже это… перебрасывались?

Я чувствую, как ему хочется закончить вопрос: …а варианты, в которых я кандидат? — но стесняется человек. Конечно, Паше приятно было бы попасть туда — от всех провалов «мигалки», от шаткой ситуации, в которой оказался сейчас (доказали, что могут обойтись без него в решении такой проблемы, утерли нос) — в добротный солидный вариант. Отдохнуть душой.

— Конечно, — говорю, — и не раз. Ничего опасного. При вашем здоровье, особенно после отпуска, — запросто.

— Главное, не дрогнуть душой, — замечает Сашка, — и вы сможете перейти волево, возвышенным способом.

— Ну, разумеется! — мелодично добавляет из своего угла Алка. — Не на «собачий» же переброс Павла Федоровича ориентировать.

Она поняла игру, включилась. Смотрит на Уралова с поволокой.

Решился Пал Федорыч. Все-таки в храбрости ему не откажешь.

Из стартового кресла он, когда накатила его ПСВ, исчез молча и без лишних движений. Волево. И… считанные секунды спустя из камеры донеслись звуки Бах! Ба-бах! и неразборчивые возгласы; потянуло сладковатым дымом. Через четверть минуты шум стих, позади рывком раскрылась дверь. Мы обернулись: это Уралов влетел в комнату, тяжело дыша и блуждая глазами.

Вид его был ужасен: правая щека вся в бурой копоти, под глазом зрел обширный синяк, нос — великолепный волнистый нос, мечта боксера-любителя — свернут вбок и багрово распух. На синем пиджаке недоставало верхней пуговицы. Светлые волосы всклочены.

— Там что — война? — спросил Стрижевич.

Казалось, Уралов только теперь заметил нас. Оглядел. Чувствовалось, что мысли его далеко.

— Какая война! Вы почему здесь?

Мы переглянулись.

— Так надо, — сказал я.

— А Кепкин где? — не успокаивался Уралов.

— Переброшен, еще не вернулся.

— Переброшен… н-ну, погоди мне! — Пал Федорыч будто в прострации шагнул снова на помост, сел в кресло, осторожно потрогал свернутый нос и — исчез. На этот раз окончательно.

Все произошло в пределах одной ПСВ.

Потом мы ломали головы: то ли Уралов хотел повторить эффектное возвращение Стрижа, но — вариантам, не прикажешь — получилось со входом через дверь, то ли так произошло помимо его воли, когда, удалившись по Пятому измерению, налетел на что-то, сильно, судя по его виду, отличавшееся от кандидатского статуса. И его отбросило назад. Как бы там ни было, более Павла Федоровича в Нуле мы не видели.

…Так все-таки: какой? Мы толкуем сейчас о диодных микроматрицах, я делаю вид усердия и озабоченности — может, и Паша так?

Надвариантный Уралов, причастный к Пятому измерению, воспаривший над миром простых целей и погони за счастьем, — в этом есть что-то противоестественное. Он не надвариантен, не может быть им. Он вневариантен. Существует, и все — как дерево, дом, бык. И не матрицами он озабочен, не разработкой вычислительных автоматов или чего-то еще — своим благополучием и успехом. Всегда и всюду.

Я опускаю глаза, говорю смиренно:

— Хорошо, постараюсь к концу месяца.

Но Уралов заметил промелькнувшие на моем лице изумление, сомнение, иронию — начинает нервничать.

— Да вам и стараться особенно не надо, да! — В голосе появляются резкие нотки. — Все вам ясно, работа обеспечена… Надо только больше находиться на рабочем месте, меньше отсутствовать!

— Я уходил списывать мигал… то есть «Эву».

— «Эву»?! — У Паши перехватывает дыхание. Несколько секунд он не находит слов. — Кто вам позволил?!

— Надо же ее когда-то списать, там один каркас остался.

— Значит, вот вы как… — Пал Федорыч лиловеет. — Вот вы как, значит! Интригами занимаетесь в рабочее время, подкопами, самоуправством! Других результатов так от вас нет. Не выйдет!

(Спокойно, Кузя. Спокойно, Боб… или как там меня? — Алеша. Я существую в пятимерном мире. Заводиться не из-за чего, все до лампочки. Просто попал в штормовую ситуацию: Спокойно. Я существую в пятимерн… а, к какой-то матери!)

Равновесие рухнуло. Меня охватывает такая злость, что, будь у меня на загривке шерсть, она встала бы сейчас дыбом.