Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Ничего не изменилось в мире. Только листья клена за окном солнце просвечивает не сверху, а сбоку.

Да на экране моего осциллографа застыл зеленый прямой угол.

А потом был спуск вниз, в мелкий лабораторный триумф. Я собрал у стола всех и демонстрировал — на манер Уралова, только без пассов.

— Ух ты! — сказал Стриж. — Достиг все-таки? Ну-ка, дай… — Он формирует нажатием кнопки диод, другой, третий. — Хорошо! Алешка, ты же пришел к техническому идеалу: нажатием кнопки решается проблема.

— Ну и что? — Кепкин ничего не понял (или прикидывается). — Ну, переключает схему на диод — что здесь такого!

— Схемник — он и в гробу схемник. Здесь не переключение, — пояснил за меня Сашка, — это сейчас, Герочка, я сделал три диода в матрице. Нажатиями кнопки.

— Он не верит! — Я перевожу иглу на другие перекрестки. — Действуй сам, прошу.

Герка осторожно, будто ожидая удара током (помнит свои шкоды с магнето!), нажимает микрик. Характеристика на экране изламывается углом.

— Переключаешь, парлазит! — Он приближает лицо к схеме. — Где-то у тебя здесь стандартный диод, меня не прловедешь. Так не бывает.

— Гера, отведи иглу — сразу разоблачишь, — советует Стриж.

Кепкин поворотом штурвальчика отводит — линия на экране распрямляется. Подводит до контакта — складывается в угол. Выпячивает губы:

— Да-а… а как ты это делаешь?

Объясняю. Теперь мне раз плюнуть — все объяснить.

— А, прлобой перлехода!.. А обрлатно из диода во встрлечные барьльеры можешь?

— Ты многого хочешь. Пробой — штука необратимая.

— Ну-ну… — разочарованно тянет зловредный, регулярно избиваемый за ехидство женой Кепкин. — Тогда это что! Вот если бы и туда и обрлатно… — и хихикнув, удаляется.

— Иди-иди к своему разбитому корыту! — кричу я вслед. — Жена тебя все равно бьет.

Тюрин смотрит, пробует, мгновенно все понимает. С восторгом трясет меня за плечи:

— Молодец, Алеша, ну, просто молодчина! Так можно формировать микросхемы прямо в машине, даже если она на орбите где-нибудь. Посылать ей коды импульсов с Земли. Или 6 луноход, под воду — представляешь? И не только диоды так…

Хороший парень Кадмич. Я его давеча прогнал с глаз, обидел, а он зла не держит, рад за меня, развивает идею.

Мишуля Полугоршков солидно спрашивает:

— А какие по параметрам диоды у вас получатся, Алексей Евгеньевич: те, что в магазине по гривеннику, или дороже?

— Дороже, конструктор, гораздо дороже. Это же импульсные!

И я-a хочу попробовать! — кокетливо тянет Смирнова.

Разрешаю. Нажимает наманикюренным пальчиком кнопку — диод.

— Ой, как здорово! И просто.

Техник Убыйбатько, отвесив челюсть, с карикатурной опаской тянется к схеме; нажимая кнопку.

— Гы… диод! Гы… диод!

А меня так просто распирает от гордости и добрых чувств.

Вдруг за дверью раздается звонок, продолжительный финальный трезвон: конец дня. И как сразу у нас здесь все меняется после него — будто после третьего крика петуха в старых сказках. В коридорах становится шумно: это сотрудники других лабораторий, заранее подготовившиеся и занявшие позиции у дверей, сразу хлынули к лестнице и лифту.

Полугоршков взглядывает на часы, потом с некоторой досадой на меня, хлопает себя по лбу, быстро возвращается к кульману, накрывает чертеж, убирает свои карандаши в стол: у дверей снимает комнатные туфли (такие утром обувал Толстобров), надевает кремовые модельные.

И у других интерес к моему изобретению быстро угасает. Кадмич отступает к двери, уходит. Андруша убирает свой стол, надевает пиджак, причесывается. Смирнова возвращается к ящику хим-стола, на ходу расстегивая халатик, достает зеркало, помаду, все свои причиндалы; лицо ее делается озабоченным.

…Обычно и у нас все готовы к отбою за несколько минут до звонка. Но сегодня своим результатом я отвлек коллег, отнял у них эти драгоценные минуты переключения на внешнюю жизнь. До звонка еще куда ни шло, но уж после него — шалишь: долой все научные проблемы. В умах теснятся иные, у каждого свои. Не такие они и важные, эти свои дела: зайти в магазины, встретиться, позвонить, забрать Вовку из детсада. Могли бы малость и повременить с ними, коль скоро в лаборатории содеялось Новое. Но ведь свои же! То ли здесь ревнивое самоутверждение, то ли просто инерция мира берет свое.

Я и сам досадую: и чего это мне вздумалось потщеславиться, сорвать аплодисменты! Вполне мог бы оставить «триумф» завтрашнему ординарному Самойленко. Неважный я все-таки надвариантник: умом понимаю ничтожность житейских удач и успехов, призрачность счастья-несчастья — а на деле…

Уходит Полугоршков. Сделав нам ручкой, исчезает техник. Алла навела марафет — и при этом пережила столько мучительных терзаний, что от ее по разному опущенных на мраморный лобик завитков, от по-всякому подрисованных глаз и губ, от расстегнутых-или-нерасстегнутых верхних пуговок и прочего рябит в глазах: складывает все в сумку.

— Алексей Евгеньевич, дистиллятор вам не нужен?

— Нет. И вытяжка тоже.

Смолкает журчание воды. Стихает шум вытяжки.